опаздывал, и я посмотрел вокруг, чтобы найти его и отдать рупию… иначе это было бы предательством — его не было на месте, а я просто удрал с его рупией. Итак, я пытался его найти. И я нашел его в бюро находок, разговаривающим с мальчиком, который был моим студентом. И они оба очень испугались; я был озадачен.

Я сказал: «В чем дело? Я искал тебя — поезд опаздывает, а тебя нет на своем месте. Вот возьми свою рупию и успокой меня, потому что я волновался. И всегда помни, что в это время ты должен быть на месте. А что это ты делаешь с моим студентом?»

Он сказал: «Теперь я не могу прятаться от вас. Он мой сын: я его воспитываю. Но, пожалуйста, никому не говорите, что он мой сын. Его уважают, люди думают, что он принадлежит к богатой семье», — а он содержал его как сына богатого человека. У него был хороший заработок; в Индии нищие зарабатывают больше профессоров.

Я сказал: «Нет, я никому не скажу. Да и нет нужды кому- то что-то говорить; так что никакого вреда не будет».

Он сказал: «Я живу только ради него. Он моя надежда. То, что я не смог сделать в моей жизни, сделает он. Возможно, я не смогу этого увидеть — его, живущего в своем собственном доме, имеющего свой собственный автомобиль, свою жену, детей, хорошее жалование или хороший бизнес. Возможно, я не проживу так долго, но я молюсь Богу, чтобы он дал мне немного пожить».

«Я просто хочу его видеть — я никогда близко не подойду к его дому, я никогда не побеспокою его жизнь. Никто никогда не узнает, что он сын нищего. И женщина, которая была его матерью, тоже была нищей; мы никогда не были женаты. Она умерла с той же надеждой. Мы оба тяжело работали, чтобы он учился в школе-интернате. Встречались с ним тайно… Он приходит сюда редко, чтобы увидеть меня, — мы встречаемся в этом бюро находок, потому что сюда никто не заходит».

«Я могу страдать столько, сколько захочет моя судьба, но лишь одной надежды достаточно, чтобы я терпел каждое страдание, каждое унижение, каждое оскорбление. Теперь мой сын учится на последнем курсе; в следующем году, возможно, у него будет хорошая работа. Вопрос всего нескольких лет, когда у него будет свой дом — чего никогда не было у меня; у него будет своя жена — чего никогда не было у меня. У него будут свои дети — и хотя у меня есть он, я не могу называться его отцом, потому что я никогда не был женат».

Ну вот, этот человек… Я спросил его: «Вы когда-нибудь думали о самоубийстве?» Он сказал: «Самоубийство? О чем вы говорите? Я думаю только о жизни, о еще большей жизни».

Через него я познакомился со многими нищими. Я спрашивал их, как только мы оставались одни: «Вы когда-нибудь думали о самоубийстве?» И они также были удивлены: «Почему вы задаете этот вопрос? Почему мы должны думать о самоубийстве? Мы хотим жить — мы еще не жили».

Один нищий сказал мне: «Я кладу мои деньги в банк в надежде, что однажды я брошу нищенствовать и буду жить спокойной жизнью. Когда-нибудь я подам что-нибудь какому- нибудь нищему. Люди столько меня унижали; даже тем, что они подают — они оскорбляют. Они подают не из сострадания, они подают не из любви: они подают для того, чтобы освободиться от тебя, — ты им досаждаешь. И мы знаем, что мы создаем неприятности, потому что никто не подаст из сострадания. Они подают нам, потому что хотят избавиться от неприятности».

«Мы не просим у одинокого человека, идущего по дороге, потому что он скажет: „Идите к черту!“ Мы просим, когда вокруг много людей, перед которыми ему неудобно, потому что он уважаемый человек, известный добротой и милосердием; теперь ему самое время оказать милосердие. Мы видим на их лицах, что они кипят от злости, что мы поймали их в неподходящем месте, — но для нас это место самое подходящее».

В бедных странах никто не думает о самоубийстве, в бедных странах не поднимается вопрос о смысле жизни. Это западный вопрос. В чем смысл жизни? На Востоке никто не спрашивает об этом. Запад достиг точки насыщения, где все, для чего можно жить, уже достигнуто. Что дальше? Бели ты достаточно смел, ты покончишь с собой — или станешь убийцей.

В одном экзистенциальном романе человек предстает перед судом. Его мать была убита; убийцу не поймали, но многие люди подозревали сына — хотя никто не говорит, что видел их ссорящимися. На самом деле, никто не видел их вместе, так что нет вопроса о ссоре. Сын жил сам по себе, мать жила сама по себе. Он никогда не навещал ее, и никто никогда не видел их вместе; но, несмотря на это, его подозревали.

Подозрения базировались на нескольких фактах: первое, когда они рассказали сыну об убийстве матери, сын сказал: «Какое облегчение быть убитым! Никто почему-то не убивает меня. Эта женщина, моя мать, имела все: теперь даже в убийстве она опередила меня». Странно слышать такое от сына, мать которого только что убита.

Они сказали: «Вы должны прийти проститься с вашей матерью».

Он сказал: «Но она уже простилась — вы же сказали, что она убита, — так какой же смысл? Вы можете покончить с телом. Прах в прах — ее больше нет. Зачем тащить и меня сквозь все это?» В конце концов они все же сумели протащить и его.

Тем же вечером он встретился со своей девушкой — они танцевали. Люди не могли поверить тому, что его мать была убита сегодня утром, а вечером он танцует со своей девушкой. Таковы были факты, и, хотя они не доказывали, что он — убийца, они, несомненно, породили подозрения в умах людей. А на следующий день он устроил вечеринку…

Судья сказал ему: «Очень странно. Несмотря на то, что ничто не указывает на то, что вы убийца, все вызывает подозрения».

Человек сказал:»Я не понимаю: какие подозрения?»

Судья спросил:»Как вы могли танцевать в тот вечер, когда утром умерла ваша мать?»

Он