Королева часто делала вид, что вице-канцлер приходится ей по душе. Временами он и в самом деле ей нравился. Но симпатия и доверие всё же не взаимозаменяемые понятия.

Эстия только одобрила назначение Сикторна на должность, но выбрала его не она: он работал под началом канцлера Постерна. Эстия не верила, что Сикторн мог встать на сторону её отца. Но если это всё же так… если она ошиблась…

Взгляд королевы не смутил Сикторна, на его лице не отразилось ни единой мысли, ни единого чувства – оно было спокойно. И когда молчание затянулось, и вице-канцлер понял, что королева не намерена заговорить первой, он вежливо склонил голову:

– Ваше Величество, – почему-то его голос всегда напоминал ей скрип ржавых дверных петель. – Уверен, Вы уже знаете, что канцлер ещё не вернулся из Беллегера. Чем я могу быть полезен в его отсутствие?

Эстия произнесла только одно слово:

– Дезертиры. – И села.

Вице-канцлер тоже сел, не отрывая от неё внимательного взгляда.

– Простите?

– Дезертиры, – повторила она. – Из моей почётной гвардии. Девятнадцать человек, по подсчётам первого офицера.

– Да, это так, – Сикторн кивнул. – И не только из гвардии. Есть и другие. Однако их сложнее подсчитать.

Невольно королева поморщилась.

– Другие?

– Головорезы, Ваше Величество, – ответил он. – Личные стражники.

Королева молчала, продолжая смотреть на вице-канцлера, и он пояснил:

– Ростовщикам нужна защита. Они нанимают разных негодяев. А кое-кто из нашей аристократии считает, что гвардия, после того как Вы уменьшили её численность, уже не способна справляться со своими обязанностями. – Вице-канцлер пожал плечами. – Или, возможно, они просто должны ростовщикам денег и не хотят платить. И тоже нанимают воинов.

Но в последнее время эти негодяи бегут из Малорессы.

Эстия держалась спокойно, но внутри у неё всё кипело. Она слишком хорошо понимала, куда клонит вице-канцлер. В начале своего правления королева запретила практику ростовщичества: указ, который, строго говоря, ничего не изменил. Её гвардейцев не хватало, чтобы обеспечить его соблюдение. Да и ростовщичество, подобно высокомерию и другим формам жадности, слишком глубоко укоренилось в культуре её королевства. Иногда Эстия даже подумывала, что Бригин Беллегерский создал страну аскетов. Напротив, Фастул Амиканский показал пример добродетельной алчности, при которой достоинства человека определяются по его богатству. Эстия перестала следовать этому правилу. Она продала или обменяла большую часть богатств, хранившихся в Жажде Амики, на то, чтобы улучшить жизнь бедняков, оплатить строительство дороги и поддержать короля Бифальта. Тем не менее её подданные не спешили следовать примеру своей королевы.

Наконец, Эстия, взяв себя в руки, спросила:

– Вы знаете, куда они направляются?

Она больше боялась не того, что может узнать из ответа Сикторна, а того, что он уйдёт от ответа.

Так и произошло. Он сгорбился, опёрся локтями о стол и сложил вместе пальцы рук. Его глаза блестели отражающимся в них светом дюжины свечей и ламп.

– Ваше Величество, – осторожно начал он голосом, более скрипучим, чем обычно, – у меня нет ответа. Я в деликатном положении. Моя дилемма связана с лояльностью. В общем, конечно, всё, что я делаю, делается ради Вас. Вы моя королева, королева Амики. Однако на практике я служу канцлеру Постерну. И отвечаю непосредственно перед ним. Если я проигнорирую его инструкции, не будет ли это изменой?

Эстия возразила самым невинным тоном:

– Какой необычный вопрос. Канцлер Постерн проинструктировал вас не отвечать мне?

– Конечно нет, Ваше Величество, – сразу же возразил Сикторн. – Это тоже было бы изменой. Тем не менее сейчас я нахожусь в тупике.

Эстия, как можно мягче, предложила:

– Станет ли ваш выбор чуточку легче, если предположить, будто канцлер не мог предвидеть, что это заинтересует меня, когда инструктировал вас?

Вице-канцлер развёл руками, затем снова соединил кончики пальцев.

– Увы, это не так.

Эстия нащупала его слабое место! И поняла, что вице-канцлер сам указал ей на него. Всё же он был умным человеком, проницательным, недаром он обладал таким острым взглядом: вице-канцлер знал, что делал. Он уже сказал достаточно, чтобы вызвать возмущение Постерна. Он испытывал её, искал какую-то возможность…

И королева воспользовалась своим шансом. Улыбнувшись, как улыбается женщина, чья улыбка способна вскружить голову любому мужчине, она спросила:

– А скажите, станет ли ваш выбор чуточку легче, если я сообщу вам, что канцлер Постерн теперь узник короля Бифальта? И обвинение против него – измена.

Сикторн резко выпрямился, оторвав локти от стола. Его рот приоткрылся. В глазах что-то вспыхнуло. Он вскочил на ноги. Не говоря ни слова, он подошёл к дальней стене и начал открывать ставни. Через несколько мгновений его рабочий кабинет заливал свет предзакатного солнца.

Когда вице-канцлер вернулся к своему стулу, он опять был спокоен, как и прежде. Дневной свет обнажил патину пыли на его плечах, подчеркнул пятна чернил на пальцах – и только. В остальном он выглядел как человек, которому только что сообщили, что в его жизни ничего не переменилось.

– Прошу простить меня, Ваше Величество. – Его голос чуть-чуть дрожал, но настолько незаметно, что Эстия едва уловила эту дрожь. – Я должен спросить. Канцлер заключён в Кулаке Беллегера? В самом деле? Его обвиняют в каком-то большом преступлении?

– Так и есть. – Эстия незаметно сжала под столом кулаки и продолжила, надеясь подтолкнуть вице-канцлера к ответу. – Он выдал себя в моём присутствии. И в присутствии короля Бифальта.

– В таком случае, Ваше Величество… – Сикторн глубоко вдохнул и задержал дыхание. Он пробежал глазами по грудам бумаг, хранивших отчёты и тайны, и когда вновь встретился взглядом с Эстией, выражение его лица слегка переменилось. Отразилось ли в его чертах облегчение? Или ушла настороженность? Или только появилась уверенность? Королева не знала вице-канцлера достаточно хорошо, чтобы понять это.

Резко выдохнув из лёгких весь воздух, вице-канцлер, наконец, сказал:

– Моя дилемма разрешилась. Я полностью к Вашим услугам. Не следует ли нам начать сначала? Чем я могу быть Вам полезен?

Королева сжала кулаки так сильно, что их свело судорогой. И теперь, палец за пальцем, постепенно она разжимала их. Она хотела доверять вице-канцлеру. О, как она этого хотела. Но ей необходимо было убедиться. В королевстве своего мужа Эстии иногда казалось, что она достигла предела, дна человеческого одиночества, что никто не мог бы опуститься глубже. Но стоило ей уехать, как она поняла, что находила в муже опору: в ясности его цели, в способности действовать, когда она сама колеблется.