– Конечно, не стоит! Не стоит рассказывать этим дивным людям о двух попытках самоубийства. И о трех месяцах, которые я провела в психушке. Не стоит рассказывать о том, сколько сил тебе и родителям стоило, чтобы выцарапать меня оттуда. И о родных Асты лучше помолчать. Кто-то прислал им подметное письмо, что я причастна к исчезновению их дочери. Встреча с ними была пыткой…

У Белки перехватило дыхание – на этот раз не из-за фантома теннисной туфли, которая все последние минуты смутно маячила перед ней, а из-за острой жалости к несчастной Маш. Но Шило не интересовали лирические отступления.

– И кто же написал это письмо? – сухо спросил он.

– Письмо было анонимным. Половина тетрадного листка, печатные буквы. Отправили его из Москвы, в самом конце того лета. Во всяком случае, на штемпеле значилась Москва. Пятилетнюю фанатку китов я исключаю. Как и толстяка с сестрой. Но кое-кто постарше вполне мог сочинить эту ересь.

– Постарше? – насторожился Шило.

– Существенно старше, – тут же поправилась Маш. – Чтобы написать. Или уговорить кого-нибудь бросить конверт в почтовый ящик.

Никто из родственников Белки тогда не обитал в столице, но… Почти все возвращались в свои города через Москву. И в Москве жил парень, который так нравился обеим старшим девочкам. Как же его звали?

Егор.

Наверняка ему пришлось пережить то же, что и Маш: допросы уж точно. Скорее всего, он не имел отношения к исчезновению Асты, иначе Белка обязательно узнала бы об этом. Из разговоров отца с тетей Верой, ведь об анонимном письме она сочла нужным упомянуть!

– …Потом я долго думала – кто бы мог это сделать. Тот, кто ненавидел меня. Нас с Миккелем. Или хотел спихнуть вину за то, что совершил сам. Слабо соображающая мелюзга не в счет. И саму Асту мы выносим за скобки, раз уж за столько лет она так и не обнаружила себя. Остаются двое. Надеюсь, ты понимаешь кто?

– Деревенский дурачок?

– Он и говорит-то с трудом, уж не знаю, умеет ли он писать. А письмо было написано складно. Доходчиво. Со знанием дела. Самый настоящий пасквиль. Не думаю, чтобы у даунито хватило бы мозгов состряпать такую изящную комбинацию.

– Ты говорила о двоих. Кто же второй?

– Напряги извилины.

– Вариантов чуть больше, чем ты думаешь. Например, сама старуха. Она ведь подозревала вас и выперла отсюда со свистом. Видимо, от большой любви.

– Старуха относилась к нам нормально.

– Себе-то не ври, ангел мой. Она вас терпеть не могла. Зато любила писать письма. Терроризировала наших с Ростиком предков своими поучениями и описанием быта. У меня до сих пор где-то валяется целая пачка.

– У нас целых две таких пачки, что с того? Бабка просидела здесь сиднем всю жизнь, никуда не выезжая, а штамп на том письме был московским.

– Передала с кем-то. Всего делов.

– Уж не с тобой ли? Восьмилетним сопляком?

Маш и Шило так увлечены словесной перепалкой друг с другом, что не замечают не только унылого официанта Миша, но и Белку. Самое время выйти из-за стойки сетевого кафе, где она подвизается администратором, и попросить шумный столик вести себя потише.

– Не годится, – сказала Белка.

– Что – не годится? – повернувшись к ней, хором спросили Шило и Маш.

– Ваши домыслы о бабушке.

– Его, – Маш ткнула пальцем в главного поставщика версий. – Его домыслы!

– Мать Асты приезжала в Питер после того, что случилось. И рассказала отцу о том письме. Думаю, она объехала всех в надежде узнать хоть какие-нибудь подробности. И наверняка побывала и у вас, Шило.

– Да, – после небольшой паузы признался Шило. – Этот факт имел место. Но я понятия не имею о письме.

– Я тоже узнала о нем случайно. И впервые услышала имя Инга.

– Кто такая Инга? – удивилась Маш.

– Наша родная тетя. Так утверждает Белка.

– Та самая, о которой не принято вспоминать? – Маш проявила завидную проницательность. – Вот за что я не люблю большие семьи. Родственники все валятся и валятся. Выскакивают, как черти из табакерки, в самый неподходящий момент. И предъявляют свои смехотворные права на все, что плохо лежит.

– Она не предъявляет. Вроде бы.

– Тогда плевать на нее. И к чему был весь спич с облетом территорий несчастной эстонской матерью? Что-то я совсем потеряла нить.

– К тому, – терпеливо объяснила Белка, – что если бы бабушка действительно попросила отправить письмо… это обязательно бы всплыло. А ничего не всплыло. Следовательно, она ни при чем.

– Миш, – неожиданно сказал Шило. – Он же Миккель, он же – Тень-знай-свое-место. Ты не рассматривала в качестве потенциального негодяя своего родного братца?

Маш, за секунду до этого начавшая складывать бильярдные шары в пирамиду, резко выпрямилась и без всякого предупреждения запустила в Шило одним из шаров. Только отменная реакция спасла его от серьезной, возможно, смертельной травмы: ведь Маш целила ему прямиком в голову! Со свистом пролетев возле уха бедняги, шар попал в дубовую панель, отскочил от нее и покатился по полу. А Маш, казалось, вошла во вкус: теперь она метала шары не глядя, и первой жертвой этого обстрела стала бутылка Романе-Конти, стоявшая на антикварном бюро.

– Тридцать тысяч долларов псу под хвост! – в голосе Шила не было никакого страха, только веселая злость.

– Половину мы уже вылакали, так что – только пятнадцать! – парировала Маш. – И если кто негодяй, так это ты.

– Все здесь негодяи!

Шило удалось укрыться за дверью, и теперь он терпеливо ждал, когда Маш расстреляет весь свой боезапас.

– Неужели такая простая мысль не приходила тебе в голову? – спросил он, когда обстрел наконец-то прекратился.

– Сволочь!

– Сто против одного, что приходила. Но признаться себе в этом нельзя, да? Иначе мир рухнет. Я прав?

– Сволочь, – еще раз, тяжело дыша, повторила Маш, а потом повернулась к Мишу. – Не слушай эту сволочь, Миккель. Ты же знаешь. У меня нет никого ближе тебя.

– Все в порядке, милая, – Миш послал сестре ободряющую улыбку и принялся собирать бутылочные осколки.

– Все не в порядке. Далеко не в порядке!

– Успокойся. Ты же знаешь, тебе нельзя волноваться. Опять разболится голова…

– К черту!

– Прошу тебя…

В районе двери возникло какое-то движение: это Шило махал не первой свежести белым носовым платком.

– Предлагаю перемирие!

– Никакого перемирия, – отрезала Маш.

Миш, с осколками в руках, двинулся в сторону выхода.

– Куда ты?

– Пойду выброшу эту дрянь.