Ворожея поклонилась гостье, не вставая со своего низкого сиденья у стены. Держалась она с достоинством, так как неплохо зарабатывала предсказаниями да знахарством.

Княжна тоже положила на земляную лавку подле Угорихи плату за труд – пару выделанных кун. Они потолковали немного о том, что дождей нет, что из-за нынешней тяжкой жары люди начинают болеть и слабеют, даже в самом Смоленске бывали случаи, когда человек умирал – сердце не выдерживало духоты. Потом Светорада попросила Угориху погадать ей о будущем, причем произнесла просьбу с неким вызовом, опасаясь, что та начнет попрекать: дескать, и так ты уже просватана, и Доля твоя известна.

Однако Светорада ошиблась. Угориха умела блюсти свою выгоду, не донимая людей расспросами. Она поставила на пол землянки, где было пятно света от раскрытой в крыше отдушины, широкую бадейку с водой. Поинтересовалась, принесла ли княжна то, что полагалось? Светорада кивнула потупясь. Достала из сумы на поясе пузырек с кровью от Последних месячных, а Угориха вылила его содержимое в воду да еще и заставила Светораду сделать на пальце прокол иглой и выдавить несколько капель. Потом долго водила полными руками над волновавшейся водой (Светорада невольно обратила внимание на то, какие они у нее гладкие и холеные, совсем не такие, как у баб, которым приходится и лен теребить, и снопы вязать). Когда вода в бадейке успокоилась, Угориха попросила княжну вглядеться в свое отражение. Девушка стала смотреть: видела в темной воде свои глаза под мохнатыми ресницами, волнистые пряди волос вокруг лица, гроздья сережек, сделанных в виде маленьких листиков. Что еще, спрашивается, можно тут разглядеть? А Угориха все нашептывала что-то скороговоркой. Светорада разобрала, как та произносит имя Макоши, покровительницы женской судьбы.

– Вот что скажу, княжна, – произнесла наконец ворожея. – Ждет тебя долгая, ох и долгая дорога из родного гнезда. Непроста она будет, уж не гневайся. Ибо позвизд[111]твой уже полетел и изменить ничего нельзя.

Светорада вздохнула. Ну, что она уедет, и так ясно. Увезут ее из Смоленска в Киев, хочет она того или нет. Она жадно слушала дальше.

– Есть под Серединным небом[112]мужчина, который бьется за тебя так, что у самого в груди все горит. И он знак на тебя свой поставил, чтобы, где бы ты ни была, все равно ему досталась.

Светорада вздохнула и посмотрела на блестевший на руке обручальный перстень. Экая краса, а ей он порой тяжестью непомерной кажется. Но то, что Игорь бился за нее… Хотя именно этим он сейчас и занят, чтобы угров не допустить на Русь, чтобы мир наступил и он вернулся за невестой… И поведут их тогда волхвы над текучей водой, уложат спать на покрытые мехами снопы брачного ложа и разует она Игоря, признавая его бесконечную власть над собой…

– Что? – очнулась княжна, заметив, что Угориха все это время продолжала говорить. Но гадалка будто не услышала вопроса невнимательной княжны. Лицо ее было странно отрешенным, она не сводила широко открытых глаз с отражения Светорады в воде, будто видела нечто такое, что отвлекало ее от всего находившегося рядом. И она сказала…

– Тебе от рождения дали легкое имя, сулящее удачу и радость. Но люди стали называть тебя «золотой княжной», и хотя золото сулит богатство, однако нет ничего тяжелее. Вот эта тяжесть и пала на твою судьбу. И будет она нелегкой, как золото блестящее, а путь твой непрост, как судьба самого золота. Много мужчин пожелают тебя, как сокровище редкое, и это не принесет добра ни тебе, ни им. А все потому, что тебе любо воспламенять мужские сердца, ты забавляешься, но забава эта обращается против тебя же. Ибо то, что ты всколыхнула в душах твоих избранников, превращает их в добытчиков, как если бы они жаждали золота. Один из них тебя знаком своим отметил, другой права на тебя предъявил, а третий… Он близко, близко. Он уже завязал свой узел на твоей судьбе, он ждет тебя, и ты придешь к нему… По своей воле придешь, но по неведению. И заплачешь горько-горько, испытав разочарование. Но и надежду обретешь, потому что останется подле тебя тот, к кому душа твоя стремится. До самой смерти своей останется. Много радости и горя познаешь ты подле него. А вижу я еще страдание и разлуку, неволю и возвышение. Возвысит же и утешит тебя тот, кто смотрит будто поверх тебя, кому ты совсем не нужна, ибо равнодушен он к золоту. И будет это… Это… Все, все! Не смею имени его назвать!..

И Угориха вскрикнула, откинулась назад, закрыв лицо руками.

Светорада странно смотрела на нее.

– Эй, Угориха-ведунья, ты хоть сама понимаешь, что наплела мне?

Она вышла рассерженная. И что наговорили-то ей? Поди разбери. Долгая дорога, возвышение, неволя, мужчины жаждут ее, как золота, да еще кто-то глядит поверх нее, Светорады. Эх, лучше бы она купаться пошла в такую жару, а не торчала бы с полоумной бабой в ее норе, да еще ведь и отпаивать настоем ворожею пришлось, так она выдохлась после своих глупых предсказаний.

На дворе Светорада прежде всего увидела Стему. Его длинные волосы еще не высохли после купания, рубаха распоясана, сапожки скинул под куст, сам стоит босой в стойке и… Ну чем еще стрелку заниматься? Стрелы мечет в надетый на шест овечий череп за домом. Не прерывая занятия, спросил, натягивая тетиву:

– Ну что, хоть не зря тащились мы сюда по такой жарище-то?

И, как всегда, не промахнулся, только череп от удара стрелы закрутился на шесте. А девушка вдруг подумала: конечно, в словах Угорихи о том, что Светораде нравится играть сердцами мужчин, есть доля правды, однако на самом деле она готова отказаться от всех мужских сердец ради единого Стеминого. Он один не терял от нее головы, один был непонятен ей и интересен. А еще ее тянуло к нему… Всегда. И это было не к добру, ибо Стема единственный, кто не хотел ее. Она смотрела на него, слыша удары собственного сердца и чувствуя легкое головокружение, ощущая, как трется ткань рубахи о соски напрягшейся груди, как неожиданно жарко стало в паху, а ноги начали слабеть. Ей так захотелось, чтобы Стема подошел, коснулся ее…

И тут Стема быстро оглянулся, посмотрел так внимательно, что княжне показалось, будто он прочел все ее мысли. Она вспыхнула, злясь на себя, отвернулась, отошла к задремавшей в тени Текле и сидела подле нее до тех пор, пока Стема, устав ждать приказаний, сам подошел, заговорил о возвращении домой.

Как оказалось, он успел договориться с местным рыбаком, чтобы тот отвез их в Смоленск по реке на своем челне. Ведь не тащить же ему старую Теклу на себе до самого города?

Они плыли в маленькой лодке-долбленке по сияющему Днепру. Чтобы княжне не напекло солнцем голову, Текла повязала ей волосы маленькой белой косыночкой, завязав Узлом под подбородком. Стему умилил вид княжны, напомнив ему ту маленькую девочку, какой она была когда-то. Правда, в глазах этой милой девочки иногда полыхало такое пламя… Сам недавно ощутил, каким взглядом она может обжечь. Сейчас же сидит притихшая, словно деревенская скромница, робеющая под чужими взглядами. И чтобы развеселить княжну, Стема плеснул на нее водой. Она тут же брызнула в ответ, и потом они долго плескались, хохоча и удивляя старого рыбака-гребца, а Текла, тоже обрызганная с головы до ног, возмущенно приказывала им угомониться, а то, не ровен час, перевернут лодку. Но не перевернули, доплыли благополучно, и, отправив уставшую Теклу в детинец, пошли гулять по Смоленску. И хотя солнце пекло нещадно, город не замирал, кругом было шумно, людно, весело. При любой жаре торговый люд знай себе трудится. Сейчас, когда путь в Киев ниже Смоленска закрыт для судоходства, в самом Смоленске торги только разгорались.