А вся грязь превратилась в голый лед.

И все идет по плану.

Все идет по плану».

<…>

Пели до рассвета, пока за верхушками сосен не показалась белая полоса зачинающегося дня и охрипший Леха не возымел желание произнести тост.

– Я вот о чем сейчас подумал, – сказал он, глядя в полный стакан забродившего компота. – Все эти вещи действительно трогательные в одинаковой степени для всех нас, но до меня только сейчас дошло, в чем разница. Я, глядя на них, буду вспоминать свое детство, а вы – эту крышу.

– А Колян дальняк, – вставил Виталик.

Леха протянул Ринату октябрятскую звездочку и спросил:

– Было?

– Было, – кивнул тот и взял ее как нечто совершенно обыденное.

– А серп и молот и звезда на фуражке тоже были? – спросила я.

– Нет, – сказал Ринат, – вот этого не было.

– Как так?

Знамя чуть не соскользнуло с плеч, и вышитый Ильич нахмурился. Точно так же смотрел мой папа на тех, кто не служил в армии, потому что считал, что они либо калеки, либо гомосеки. Эта фраза всегда очень веселила Аньку, но сейчас стало не смешно.

– Лет пять как не было, – уточнил Ринат. – Когда служить пошел, одна звезда осталась.

Ильич расслабился, и я теснее прижалась к теплому боку.

– Тогда что ты будешь вспоминать – детство или крышу? – спросила уже с закрытыми глазами.

– То, не знаю что, я буду вспоминать, – ответил он. – Очень-очень долго.

День 13-й

Ох уж эти сказочки, ох уж эти сказочники. «Гудрон» – что Пластилиновая Местность в староглиняные времена. В этой истории что хочешь, то и случается: то вроде лепится, а то и не лепится. Но хватит лирики. Здесь пионерский лагерь, а не младшая группа детского сада. Сегодня будут кровь и слезы. По народному календарю – Варфоломеев день. Крестьяне на Руси верили, что на Варфоломея сходится вся нечисть, чтобы после полудня разделить друг с другом уделы. Решали духи на такой сходке, кто будет коров за хвосты дергать, кто коням гривы драть, а кто в колодец полезет, чтобы оттуда младенческим криком кричать.

Не было в «Гудроне» ни колодцев, ни коней, ни коров, вроде и бояться нечего. Зато был Женька, которого в этот день злые духи так задрали и задергали, что впору криком кричать, и совсем не младенческим.

Организатор Октябрьской революции и создатель Российской Советской Республики Владимир Ильич Ленин смотрел со спинки кровати на не служившего в армии Вилле Вало и хмурился. Чтобы Ленин больше не смущал моего Вилле, я подцепила ногой знамя и накрылась им с головой.

– Неужели тебе неинтересно послушать, что приснилось Жене? – участливо спросила Анька и убрала с моего лица алый с золотой бахромой угол.

Участливо это прозвучало по отношению к Женьке, а не ко мне, потому что мне было совершенно неинтересно, что ему приснилось, особенно в семь утра. Аньке, честно говоря, тоже, но Женька каким-то образом узнал, что она привезла с собой сонник, и уже успел пересказать ей все сны за прошедшую неделю, пытаясь узнать свое будущее.

В соннике не оказалось ни читинской казармы, ни говорящих жуков, но зато оказалась рыба, которая приснилась Женьке сегодня ночью. По описаниям она была большая (с Женькину сумку для косметики), цвета «платиновый блонд» и с рыболовным крючком в нижней губе, украшенным крошкой бирюзы, и судя по тому, как ее изображал Женька, громко шлепала плавниками себе же по щекам.

Анька полистала сонник, остановила палец на нужной строчке и демоническим голосом объявила:

– Это к беременности!

Женька вздрогнул и потянулся за пачкой сигарет.

– Иисусе, этого еще не хватало.

– Э, нет! – Я высунула руку из-под знамени и забрала у него пачку Esse. – Тебе теперь нельзя. Ты в положении!

Несмотря на то что рыба снилась еще и к деньгам, Женька все равно расстроился, потому что, как верно подметила Анька, у нас пионерский лагерь, а не нефтяная платформа, и беременность, пусть даже Женькина, более вероятна. К тому же по какому-то странному стечению обстоятельств на зарядке у Женьки начались головокружения и признаки мышечной слабости, а на завтраке еще и затошнило.

На все это я сказала, что мышечная слабость после нескольких бессонных ночей – это нормально, а от овсяной каши с утра тошнит даже Леху, а он точно не беременный. Но Женька все равно продолжал выпучивать глаза, как приснившаяся ему рыба, пока Сережа не сказал ему, что он идиот.

Окончательно успокоить Женьку удалось версией, что его рыба, вполне возможно, символизирует огромных размеров леща, которого получил Виталик от Ленки. В пять утра у него хватило ума заявиться к ней в вожатскую в пионерском галстуке и спеть песню, являющуюся вершиной творчества группы «Гражданская оборона». Это было более правдоподобно. К тому же такого же леща получил и Сашка от Маринки. Всю прошлую ночь она звонила ему на выключенный телефон, бессовестно нарушая «правило ТЭВ», а потом оставила такое гневное сообщение, какое могла написать только Янка Дягилева, третий день разыскивающая своего идейного вдохновителя.

– И собутыльника.

– Леша…

Однако вскоре выяснилось, что сон все-таки нехороший.

После завтрака, когда Мама со шваброй и пустым ведром вышла из четвертого корпуса навстречу пятому и шестому отрядам, замыкающих Женьку с Сережей догнал Леха с топором. Ему нужен был «мужичок покрепче», чтобы помочь нарубить в лесу дров для костра.

Помня, как подвел Женька свой отряд на футболе, Леха решил поднять его авторитет в глазах детей и вручил топор ему, но Женька сначала уронил его себе на ногу, а потом заявил, что сегодня ему категорически нельзя связываться ни с чем опасным.

Я подняла топор и отдала его обратно Лехе:

– Ты бы еще бензопилу принес. А ему и правда нельзя, он у нас в положении.

Леха не стал уточнять, в каком положении Женька, и передал топор Сереже, который, конечно же, согласился нарубить дров и взять с собой больше половины детей. И в этом не было никакого подвига, потому что рубить дрова и забирать половину детей для мужчины нормально. Ненормально быть в положении.

С другой половиной детей мы остались возле корпуса играть в «съедобное – несъедобное». До кружков было еще полчаса, и именно здесь мы договорились воссоединиться через указанное время, чтобы затем отправиться по маршруту «Глина Глинична – Анатолий Палыч».

Игра не клеилась. На каждом съедобном Женьку начинало тошнить, а загадывать все время несъедобное было