Финч умолк, ожидая знака одобрения и не зная, заговорил ли он об этом, чтобы сделать приятное Элис, или потому что почувствовал искру кинетической энергии, когда увидел скульптуры Агнеты. В любом случае его предложение исходило от чистого сердца.

– У нее отцовский талант.

– У нее свой собственный талант.

Финч поколебался и сделал то, что считал своим последним долгом перед Байбером:

– Вы простили его? – спросил он.

Стивен и Агнета еще были снаружи. Налетая друг на друга, они неслись к задней двери. Финч подумал о том, как они молоды, как цветут румянцем их щеки, сколько силы в их длинных руках и ногах, как сияют их темные волосы.

– Мы с ним помирились, – ответила Элис.

Они ввалились в кухонную дверь вместе, толкаясь, чтобы опередить друг друга в гонке к дому, потом плюхнулись на два оставшихся стула, смеясь и потирая замерзшие руки.

– Элис, – начал Стивен, перегибаясь через стол, чтобы дотянуться до миски с крекерами. – Ничего, если я буду звать вас Элис? – не дожидаясь ответа, он продолжал: – Скажите, а можно будет сфотографировать вас с Агнетой под картиной? Не думайте ничего такого, просто я обещал своему работодателю, что буду держать его в курсе. Вне зависимости от конечного результата, я бы хотел показать ему, что мы нашли одну из недостающих панелей.

Стивен заметил, что Финч с Элис переглянулись.

– Картина не моя, мистер Джеймсон, – ответила Элис. – Но если Агнета не против, я тоже возражать не стану.

– После ужина, – сказала Агнета, и в ее тоне Стивен прочел предупреждение. Если ждешь от меня чего-то, не дави на нее.

На заднем дворе, когда Стивен отвлекался от темы искусства вообще и ее скульптур в частности, Агнета отвечала нехотя и односложно. Наконец он перестал ходить за ней и присел на край холодной кованой кушетки, ожидая, что она заметит потерю слушателя и вернется к нему.

– Устал? Или устал от моей болтовни? – спросила она.

– Я пытаюсь понять, каково это для тебя. Сначала мать, которой ты никогда не видела, появляется у порога с новостью, что умерла твоя тетя. А через несколько дней два незнакомца заявляют, что им интересны твои работы, которые, кстати говоря, производят огромное впечатление. Я бы не говорил этого, если бы искренне так не считал. Несколько лет назад мое высокое мнение о них кое-что бы значило. Теперь, к сожалению, это всего лишь мое высокое мнение, но по крайней мере оно основано на опыте и знаниях, если это служит каким-то утешением. Хотя признаю, что может и не служить.

– Стивен, ты, наверное, уже забыл, о чем собирался мне сказать. Я так точно потеряла нить.

– Я пытаюсь объяснить, что дело не только в том, что мне что-то нужно. Меня искренне интересует твое творчество, – Стивен махнул в сторону всевозможных скульптур, наводнявших двор. – Оно меня интригует.

Агнета подошла к одной из самых высоких скульптур – косяку рыб – и коснулась небольшого кусочка металла, который выглядел чуть темнее других. Его форма была не настолько симметричной, как у остальных рыб, которые кружили в воздухе по направленной вверх спирали. Присмотревшись внимательней, Стивен заметил, что Агнета немного сместила этот кусочек металла по отношению к другим и придала ему другой вес. Когда дул ветер, он двигался иначе, чем остальные, он трепыхался и дрожал, как будто ему было тяжелее плыть, как будто он боролся с волной, пытаясь не отставать от косяка.

– Я – эта рыбка, – сказала она. – Я выросла в этом доме. Я больше никогда нигде не жила, и мне нравится здесь. Но все в городе знали, что Тереза хоть и растила меня, не была мне матерью. Все знали, что кем бы ни был мой отец, он тут не показывался. Я пережила подростковые годы, убеждая себя, что мне все равно; я говорила себе, что быть другой не значит быть хуже.

Она убрала волосы с лица, и Стивен поразился тому, как она похожа на отца. Он почувствовал руку Байбера, железную хватку на своем запястье. Отец Агнеты, покажись он тут, наверняка распугал бы всех, кто осмеливался подойти к ней ближе, чем на пять футов.

– Я сделала эту скульптуру, потому что у меня всегда было чувство, будто я живу отдельно от остальных, против чего я не возражала, но в то же время ощущала страх остаться в хвосте, потеряться. Это можно понять?

Ее объяснение отозвалось в нем резонансом, но сам Стивен вряд ли сумел бы настолько ясно выразить эти чувства. Он смотрел себе под ноги, задумчиво хмурясь, не в силах сказать ничего, кроме:

– Да, я понимаю, о чем ты. Может быть, я тоже эта рыбка.

– Тогда нас двое. Свой собственный маленький косяк.

– Агнета, что Натали сказала тебе о матери? То есть об Элис?

– Довольно бестактный вопрос.

Стивен закусил губу, но не смог сдержать улыбки:

– Что смешного?

– Ничего. Просто ты говоришь, как Финч. Он тоже любит напоминать мне, что я довольно бестактный человек, так что твой вывод кажется разумным.

Агнета посмотрела в небо и зажмурилась:

– Элис точь-в‑точь такая, какой я ее представляла.

– Из снов?

– Из всего, что рассказывала Натали. Она говорила об Элис каждый раз, когда мы были вместе. Хотела, чтобы я узнала ее так же, как знает она, – она помотала головой и широко раскрыла глаза, как будто мир мог измениться за эти несколько коротких секунд. Она подняла руку и принялась загибать пальцы: – Умная. Настойчивая. Целеустремленная. Честная. Слишком осторожная. Преданная донельзя. Натали говорила, что в детстве всегда могла рассчитывать на сестру, что Элис была ее второй, лучшей половиной.

– Но…

– Она сказала мне, что моя мать умерла при родах.

Образ чарующей, притягательной незнакомки, какой Стивен видел Натали, испарился. Агнета опять посмотрела в небо и заморгала.

– Что-то в глаз попало?

Она бросила на него недоуменный взгляд, а потом залилась смехом, таким же веселым, как у Лидии, только более звучным и теплым:

– Я пытаюсь не заплакать.

– Точно. Хорошо, – он хлопнул себя по колену. – Значит, ты ненавидишь тетю. Вполне понятно.

Агнета ткнула носком ботинка в землю.

– Какой в этом смысл? – она протянула руку и коснулась рукава его куртки. – У тебя нет права ее судить, Стивен. Оно есть только у меня. И у Элис. Как бы там ни было, я изо всех сил стараюсь верить, что Натали поддалась минутному импульсу сказать мне неправду, а сказав, просто не могла придумать, как вернуть свои слова назад.

– Ты ее защищаешь?

– Конечно, нет. Но люди постоянно делают что-то, чего не собирались делать. Ты злишься. Ты позволяешь себе роскошь подумать о чем-то ужасном. Воплощать эту мысль ты, конечно, не собираешься, но позволяешь ей поселиться в голове. Она прячется в глубине, смотрит во все глаза, ждет случая. И когда наступает момент принимать решение, она тут как тут, на вид ничуть не хуже более здравого варианта, правильной с моральной точки зрения реакции. Ты выбираешь. И одним решением превращаешь себя в абсолютно другого человека, способного на нечто настолько предосудительное. Ты убеждаешь себя, что это совершенно оправданно. А как бы иначе ты на это пошел? И если… нет – когда приходят сомнения, ты уже не видишь пути назад, не видишь, как исправить содеянное. Поэтому ты просто продолжаешь идти вперед, совершая зло снова и снова.