— Так и знал, — быстро проговорил человек в пенсне, вскочил и забегал по подвалу, а Занзевеев, опустив стопку, глядел на Чухонцева озадаченно.

— Дело в том, что Куклин не повесился, а убит, я расследую это убийство, и мне необходимо…

— Так ты — сыщик?..

— Не из полиции, я веду частное расследование, — начал Чухонцев, но, подбежав к выходу, человек в пенсне вдруг сердито и звонко выкрикнул в темноту:

— Федя! Федор Кузьмич!

— Вы совершенно напрасно тревожитесь, господа… друзья, — напряженно косясь на выход, Чухонцев в то же время старался говорить как можно спокойней и дружелюбнее. — Я сознательно избрал свою профессию, чтобы не быть зависимым от властей…

— Сознательный сыщик! — нервно рассмеялся человек в пенсне. — Это что-то новенькое!

— Да, потому что в мире столько одиноких, забытых Богом и законом людей, которым всякую минуту нужны совет и защита! — и Чухонцев обернулся к Занзевееву в надежде на его поддержку.

Но Занзевеев смотрел на него тяжело, и промолвил только:

— Огорчил ты меня, Петр… Огорчил.

Тени замаячили у входа, из тьмы появился татуированный бородач, за ним осветились еще чьи-то смутные лица.

— Почто шумим? — спросил бородач неторопливо.

— Воротник! — указал на Чухонцева человек в пенсне.

Бородач отодвинул его с дороги, подошел поближе к Чухонцеву, некоторое время его рассматривал — и потом сказал тихо, почти дружелюбно:

— Застегнем.

В ту же секунду получил никак не ожидаемый, но по всем правилам французского бокса исполненный удар — ногою в подбородок.

Пошатнувшись, бородач изумленно поглядел на место, где только что стоял Чухонцев, но того на месте уже не было. Схватив со стола бутылку, Чухонцев запустил ею в лампу. Ухнул, взорвавшись, керосин, и после ослепительной синей вспышки наступила непроглядная, полная звона железа, пыхтения, деревянного грохота и хряста кулаков по лицам темнота…

В разорванном по шву пальто, с кровавым синяком и ссадиной под глазом, Чухонцев шел по вечерней улице.

Улица катилась ему навстречу, грохоча колесами трамваев и экипажей, шелестя шинами авто, шаркая шагами прохожих, безразлично огибая человека в разорванной одежде и с разбитым лицом — не такое уж, вероятно, редкое это было зрелище, — разве что дамы сторонились, и опытные извозчики не замечали поднятой его руки… Чухонцев устало прислонился к столбу и прикрыл глаза.

И все по-прежнему неслось мимо, только теперь в звуках — трамваи, извозчики, шаги, голоса…

— Петрик! Это вы? Боже!..

Коляска стояла у тротуара, и в ней была Лавинская, испуганно на него глядевшая. И было это так несбыточно и неожиданно, что Чухонцев снова опустил веки.

— Петрик! Вы слышите?.. — Лавинская, в песцовой шубке, уже была рядом и тормошила его. — Кто вас так?.. Петрик?.. Садитесь, садитесь же скорее… Что с вами?..

Чухонцев покорно взобрался в коляску.

— Пустяки… немного голова кружится…

— Как я была права! — Ванда платком осторожно коснулась ссадины. — Это все ваши игры, ваше глупое агентство! Зачем?.. Вы юрист, можете стать успевающим адвокатом, над вами перестанут смеяться… Что за романтическая блажь? Подумайте о ваших родителях, они не для того послали вас учиться в Петербург! Послушайтесь меня и немедленно расскажите, что, в конце концов, случилось! Почему молчите?.. вам плохо?.. Ах… Извозчик! В больницу!..

— Не надо, — мотнул головой Чухонцев и слабо улыбнулся. — Мне уже хорошо… с вами… Если можно — на Гороховую, домой…

С пластырем на щеке, но исполненный решимости, Чухонцев вошел в знакомую комнату, где бритый чиновник в одиночестве сидел над шахматной доской; молча выдвинул на середину комнаты стул, сел, перекинул ногу на ногу — и, глядя на чиновника в упор, произнес медленно и четко:

— Потрудитесь тотчас представить мне заявки, к ознакомлению с которыми вы за известную мне плату допустили Шольца.

Чиновник ошарашенно замигал.

— Но… позвольте! Во-первых, в этом нет преступного деяния…

— Во-первых, всякое разглашение государственных бумаг наказуемо статьей 1233-в Уложения. А во-вторых, я честным словом обязуюсь не сообщать о вашем преступлении. Если вы будете благоразумны.

Чиновник дико поглядел на Чухонцева и задумался.

— Ну что ж… — промолвил он наконец. — Пусть расплачивается за жадность, — и решительно поволок к стеллажам стремянку.

Пораженный результатом беседы более, чем его собеседник, Чухонцев поднялся со стула.

— Платил он, между нами говоря, сущие гроши, — говорил чиновник, карабкаясь вверх. — Вот бросовые патенты в частных бюро — у Фосса, Левенштейна… да и у самих изобретателей — ему обходились подороже… Заметьте, — обернулся чиновник со стремянки, — информирую чистосердечно и добровольно!

Кипа бумаг лежала на столе: описания, формулы, рисунки, фотографии, чертежи. Но главенствовал здесь чертеж, который вычерчивала рука Чухонцева.

Кружки, крестики, стрелки разноцветными карандашами, вопросительные и восклицательные знаки… Чухонцев с увлечением трудился над чертежом, когда у двери раздался звонок.

— Открыто! — крикнул он по привычке. Но звонок повторился, и Чухонцев, вспомнив, что с некоторых пор изменил обычаю держать дверь открытой, — поднялся, сдвинул и прикрыл бумаги.

— Минуту!

Он вышел в прихожую и щелкнул замком. На пороге — ослепительная, в безукоризненном строгом пальто и шляпке, с длинным зонтом в руке — стояла Лавинская.

— Не ожидали? — улыбаясь, Лавинская глядела на Чухонцева, помогающего ей снять ее пальто, растерянно мечущегося по прихожей, роняющего зонтик. — Ну-с, показывайте вашу контору!

Лавинская прошла в комнату, оглядела ее с любопытством, задержала взгляд на своих фотографиях:

— Когда же это вы все успели, Петрик? Я вам не позировала!

Чухонцев радостно и неприкаянно топтался посреди комнаты.

— Понимаете, Ванда… современная аппаратура и фотопластинки — позволяют…

— Но я — не позволяла!.. Да у вас целая лаборатория! — воскликнула Лавинская, продолжая обход и заглядывая в ванную, где стоял увеличитель, кюветы с раствором и лежали на столике кипы снимков. — А вы и моих поклонников, оказывается, тоже снимаете? — обернулась Ванда, переворошив фотографии. — Ну хорошо, хорошо, — сменила она гнев на милость, увидев потерянное лицо Чухонцева, и вернулась в комнату. — Только уберите это… — она ткнула зонтиком в один из снимков на стене. — Это ужасно и вовсе не похоже… А я к вам по делу! Хочу поручить вам расследовать загадочную историю: почему Петрик Чухонцев совсем забыл свою спасительницу?

— Да, конечно, Ванда… — Чухонцев виновато кивнул. — Это крайне невежливо, но…