— Это единственная причина, по которой ты взял их? Чтобы защитить Фрэнсис и Малькольма?

— Конечно. Какие еще могут быть причины?

— Возможно, само преступление? Они могут быть уликой.

— Ты ведь не предполагаешь, что Уэбберли каким-то образом связан с убийством? Он весь вечер провел на наших глазах. А кроме того, последнее письмо было написано более десяти лет назад. Юджиния Дэвис для Уэбберли уже давно стала закрытой книгой. С его стороны было безумием завязывать с ней какие бы то ни было отношения, но хорошо, что все закончилось до того, как оказались поломанными несколько жизней.

Хелен всегда умела понимать его, как никто другой.

— Но ты в этом не уверен, да, Томми? — спросила она.

— Достаточно уверен. Во всяком случае, мне не кажется, будто сейчас эти письма имеют хоть какое-то значение.

— Если только они не возобновили отношения.

Вот поэтому-то он и забрал компьютер Юджинии Дэвис. В своих действиях Линли руководствовался инстинктом, шестым чувством, которое говорило ему, что его начальник — порядочный человек, на долю которого выпала нелегкая жизнь, человек, который никогда не желал другим вреда, но который в минуту слабости поддался искушению, о чем, несомненно, сокрушается по сей день.

— Он хороший человек, — сказал Линли, глядя в зеркало и обращаясь в большей степени к себе, чем к жене.

Она тем не менее ответила:

— Как и ты. И это, вероятно, объясняет, почему он попросил старшего инспектора назначить на это дело тебя. Ты веришь в его порядочность, а значит, ты защитишь его и ему не придется просить тебя об этом.

Именно так все и случилось, удрученно думал Линли. Может, Барбара была права. Может, надо было доложить об этих письмах и предоставить Малькольма Уэбберли его судьбе.

На другом конце комнаты Хелен внезапно откинула одеяло и метнулась в ванную. Из распахнутой двери, которую она не успела закрыть за собой, послышались звуки рвоты. Линли смотрел на себя в зеркало и пытался отгородиться от того, что слышал.

Забавно, что человек может убедить себя в чем угодно, главное — как следует хотеть этого. Немного ловкости — и утренняя тошнота Хелен может превратиться в несвежий салат, съеденный ею за ужином. Еще один ловкий трюк — и у нее начинается грипп, который в Лондоне как раз подступал к эпидемическому порогу. Или у нее просто нервы расшалились. Ей предстоит трудный день, и ее тело таким образом реагирует на беспокойство. А если придерживаться крайнего рационализма, то можно сказать, что она просто-напросто боится. Вместе они прожили не так уж долго, и ей не всегда с ним легко, как и ему с ней. В конце концов, их разделяет множество различий: опыт, образование, возраст. И все это сказывается, как бы ни старались они убедить себя в обратном…

Рвота не прекращалась. Линли заставил себя вернуться к реальности. Он отвернулся от зеркала и пошел к ванной. Включил свет, который Хелен второпях не зажгла. И увидел, как она припала к унитазу, содрогаясь от приступов тошноты.

Он сказал:

— Хелен?

Но обнаружил, что не может отойти от двери.

«Эгоистичный подлец, — обругал себя Линли, надеясь, что это поможет ему преодолеть позорную слабость. — Ты же любишь эту женщину. Подойди к ней. Прикоснись к ее волосам. Вытри ей лицо влажным полотенцем. Сделай же хоть что-нибудь!»

Но он не мог. Он прилип к месту, будто заколдованный Медузой, не в силах оторвать взгляд от своей красавицы жены, вынужденной сидеть над унитазом, что стало ее ежедневным ритуалом, знаменующим факт их союза.

— Хелен? — снова произнес он, дожидаясь, чтобы она сказала, что с ней все в порядке, что ей ничего не нужно.

Он ждал, надеясь, что она отошлет его прочь из ванной.

Она повернула к нему голову. Линли увидел, что ее лицо покрыто пленкой испарины. И еще он увидел, что Хелен тоже ждет: ждет, чтобы он сделал движение в ее сторону, которое бы выразило его любовь к ней и беспокойство о ее здоровье.

Он попробовал обойтись вопросом:

— Может, принести тебе чего-нибудь, Хелен?

Она не сводила с него глаз. И постепенно ожидание в ее глазах сменилось болью. Она поняла, что он не сделает этого движения.

Хелен покачала головой и отвернулась. Ее пальцы сжали фарфор унитаза.

— Со мной все в порядке, — проговорила она.

И он был счастлив принять эту ложь.

В районе Стамфорд-Брук Малькольма Уэбберли разбудил звон чашки о блюдце. Он разлепил глаза и увидел, что жена ставит на его прикроватный столик чашку утреннего чая.

В комнате стояла невыносимая духота — совокупный результат неудачно спроектированной системы центрального отопления и отказа Фрэнсис приоткрывать на ночь окно. Она не выносила ощущения ночного воздуха на лице. И не могла заснуть из-за страха, что в дом залезут воры, если между подоконником и рамой существует хотя бы минимальный зазор.

Уэбберли оторвал голову от подушки и вновь откинулся на нее со стоном. Ночь была нелегкой. Каждый сустав в его теле болел, но боль в сердце была сильнее всего.

— Я принесла тебе чаю с бергамотом, — сказала Фрэнсис. — С молоком и сахаром. Горячий, только что вскипел. — Она подошла к окну и раздвинула занавески. В комнату просочился жидкий свет осеннего утра. — Ох, сегодня погода неважная, все серо, — продолжала она. — Похоже на дождь. Днем обещали сильный западный ветер. Что ж, ноябрь. Ничего другого ожидать не приходится.

Уэбберли выкарабкался из-под одеяла, сел на кровати. Пижама липла к телу — за ночь она насквозь промокла от пота. Он взял блюдце с чашкой и посмотрел на дымящуюся жидкость. Судя по цвету, чай был некрепким, Фрэнсис не дала заварке настояться как следует. По вкусу напиток будет напоминать разбавленное молоко. Уэбберли вообще не любил начинать утро с чая. Он предпочитал кофе. Но сама Фрэнсис пила чай, и ей было гораздо проще воткнуть чайник в розетку и залить кипятком пакетик, чем проделывать многочисленные манипуляции, заваривая кофе: отмерять, насыпать, мешать, ждать, разливать. В результате ее муж был лишен любимого утреннего напитка.

«Но какое это в принципе имеет значение? — сказал себе Уэбберли. — Главное — залить в тело кофеин, парень. Так что пей свой чай и поднимайся».

— Я написала список того, что нужно купить, — сообщила Фрэнсис. — Положила у выхода.

Он хмыкнул в знак того, что принял эту информацию к сведению. Но его жена, похоже, восприняла этот звук как выражение недовольства и стала многословно оправдываться:

— Там совсем немного, так, по мелочам кое-что. Салфетки, бумажные полотенца, все в таком роде. Еды у нас еще много осталось после юбилея. Ты не потратишь много времени.

— Фрэн, все нормально, — сказал Уэбберли. — Я же ничего не говорю. Заеду в магазин после работы.

— Если у тебя возникнут дела, то не…