До башни дюжина шагов, и путь открыт!

Крутанув саблей, я бросился к вожделенному подъему наверх. Рой арбалетных болтов ударил туда, где я только что был. Кровь и песок! Орденские мечники не запаниковали, а разом отхлынули, чтоб арбалетчики смогли дать залп!

Дьявольская удача по-прежнему при мне! На сей раз обошлось без единой царапинки, но плоть горит, что в пекле Преисподней! Я исколот, изрезан, окровавлен. С таким количеством ран, пусть ни одна не смертельна, долго не протянешь. Это верно, однако не для меня. Не для того, в кого я обратился этой ночью. Длань Сатаны укрыла меня, оберегая от по-настоящему неотразимого выпада или болта, и даровала почти абсолютную смертоносность.

Я чувствовал на плечах тяжелый и незримый плащ, и раны затягивались почти мгновенно. Но их множество давало почти нестерпимую совокупную боль, которая заполнила без остатка. Едва не теряя сознание от адской муки, я врезался в обшитую железом дверь у основания круглой башни и ударил рукоятями бракемарта и кинжала по посеревшему дереву.

Заперто!

И всего несколько мгновений до нового залпа!

Роняя кинжал, вжал левую ладонь в дверь. Воровская магия вернулась! Я представил механизм замка, как наяву. Руку обожгло раскалившимся металлом обшивки, но замок рассыпался в труху. Я ворвался в башню, захлопнув за собой дверь, в которую в тот же миг впились арбалетные болты.

Сморщившись от нового приступа боли, смотрел на пострадавшую ладонь. С нее на глазах сходил ожог. Верно, и с другими ранами так же обстоит. Как он тогда сказал?.. Будешь почти неуязвим, но тебя можно будет убить. Он воскресит, Несущий Свет, только я каким-то образом изменюсь, даже внешне.

Проклятье! Не хочу умирать и возрождаться чудовищем! И будь я трижды проклят за то, что прознал его истинное имя! Откуда оно пришло на ум, когда произносил слова клятвы? А! Проклятье, и сам я проклят!..

Прочь лишние мысли! Я еще очень далек от Алисы.

На нижнем уровне башни горел одинокий фонарь, и ни души. Сверху гремели, кто-то орал: там забаррикадировали подъем. Я усмехнулся. Наивные… Снаружи тоже раздались выкрики, скоро вломятся внутрь, сколько бы ни положив при этом голов.

К черту их всех! Разбив фонарь, погрузил себя во тьму и со сладостным предвкушением потянулся к магии. Остатки боли исчезли, окутала серая хмарь. Представив галерею, откуда меня сбросил орденский чернокнижник, я тотчас оказался там.

Хвала Харузу! Колдун убрался, да и солдат поубавилось. Остались только стрелки. Направив арбалеты внутрь замкового двора, приспешники Низверженного искали цель, что спокойно проходила в этот момент за их спинами…

Проклятый пепел! Хотел бы сказать, что спокойно. Боль отступила, отняв преизрядную часть сил. Порой пошатывало, но шагал дальше, и уже сейчас трудно дышать.

Башню с крышей-шатром я миновал без неожиданностей. Встречались суетящиеся солдаты и офицеры, и лишь двое из командиров оказались иными, а я-то полагал, что над солдатами начальствуют одни иномирцы. Меня не почувствовали; я боялся увидеть только орденских чернокнижников, и на сей раз повезло.

За второй линией укреплений открылся главный двор Сарн Адаба. Основательно застроенный, с целым сонмом огней и мечущихся людей. Я с беспокойством посмотрел на небо. Скоро рассвет! Надо торопиться!

В дальней от меня стороне, правее, высилась громада цитадели: четырехстенный квадратный замок в замке, стены его, вероятно, прикрывали дворец; шпили башенок высоко поднимались над укреплениями. За цитаделью — полуразрушенное западное крыло, где, похоже, потушили пожар. Мне не туда. Прямо напротив располагалось величественное строение, немногим уступающее срединному укреплению Сарн Адаба. Внешне это был кафедральный собор; но не думаю, что в нем когда-то служили во славу Двуединого Бога. Рыцари Грааля возводили его, уже отрекшись от веры, однако строили по всем канонам.

Перстень Бога Сына там! Да к дьяволу эту могущественную реликвию!

Мне в подземелья под храмом! К Алисе! Чувствую, она совсем близко!

Я перенесся вниз и затем к собору. Уже задыхаюсь, но явить себя приспешникам Низверженного нельзя. Терпи, Николас! Словно в бреду, в полусне, нашел вход в подземелья и, прихватив с собой торчащий в стене факел, спустился на два уровня.

Все! Воздуха нет совсем! Я отбросил магию. Прислонившись к кирпичной кладке, ненасытно глотал воздух. Взмок, с каждым ударом сердца жду криков или шума, который означал бы, что слуги возвратившегося бога вновь обнаружили меня. Чтоб их! Это их черные заклятия давили мою магию, изгоняя прочь воздух!

Но я уже здесь! Я не остановлюсь!

Отбросив прочь всякие помыслы, что схватка с солдатами и магия перемещения отняли чересчур много сил, я двинулся вперед, делая последние шаги до моей Алисы.

Свернув за угол, вышел в длинный каменный коридор, что кончался единственной дверью, над которой на железном крюке висит фонарь. Двое караульных вскинули мечи, обнаружив появление незнакомца. Откровенно смешно было видеть столь жалкое препятствие, отделявшее меня от моей возлюбленной.

Эти стражники уже мертвецы, а за дверью Алиса!

Отшвырнув факел, я обнажил саблю.

До двери пара десятков футов, и путь к ней преградили два орденских мечника; страшатся меня — глаза бегают. Один отступил, совсем юный, долговязый. Другой шагнул вперед: умудренный годами ветеран, по уверенной хватке клинка сразу видно, что рубка мечом не в диковинку. Из солдат удачи, наверное, немало военных кампаний на счету. Дожил до седины и прибился к приспешникам Низверженного. Дабы умереть от стали любимчика воровского бога, что присягнул Сатане.

Кто из нас слепое орудие, а кто верный слуга?

Обронив что-то старательно закивавшему сопляку, матерый наемник кинулся на меня. Бракемарт легко отразил выпад меча, ударил сам и, отводя клинок, вывернул стражнику кисть. Меч упал под ноги седого солдата, который раскрыл пасть, чтобы вывалить на меня отборную брань, но только успел сипло выдохнуть, когда сабля пронзила его. Маленький темный фонтан хлынул из груди смертельно раненного. Он упал, сначала на колени, а потом, громыхнув об пол железом вороненого шлема, свалился на зачинавшуюся лужу из собственной крови и затих.

— Сдох? — Я пнул седого носком сапога — как падаль, которая и не должна была жить. Внутри проняло удовлетворением или даже радостью от вида сраженного противника. Мне понравилось убивать. Кровь и песок! Убивать — сладко-пресладко. Слова кинжала сиятельных и моей возлюбленной, но я-то отнимаю жизнь только у врагов.

Стражник не шевелится. Не дернулся, не захрипел, когда я ударил его сильнее. Мертв.

Присев на корточки, я аккуратно вытер бракемарт о черный плащ и взглянул из-под полей шляпы на молодого солдата. Его, парализованного страхом, можно не опасаться. На белом, как снег, лице застыл неподдельный ужас. Рога, копыта да хвост, что ли, у меня выросли? Я растянул губы в приветливой улыбке, отчего орденца затрясло. Дрожат в бессильно опустившихся руках два ножа. Верно, седой наказал метнуть в меня, когда завяжет схватку.