Я такая невропатка и, наверное, мне надо больше писать письма, потому что я никогда не умела разговаривать с тобой, а сейчас вот могу, наверное потому, что между нами все кончено, но есть вещи, которые тебе действительно надо знать, потому что ты никогда не мог прочесть об этом в моих глазах, как умеют водители такси. Не знаю, почему они всегда это чувствуют, но они знают, что со мной не обязательно говорить вежливо, и даже в тот день, когда я от тебя ушла и положила в такси чемоданы и дала шоферу адрес Мэриона, мы не проехали и двух минут, и я пыталась разобраться в своих чувствах, как вдруг шофер говорит мне: „Давно знаешь этого Фэя, крошка?“, и произнес он это с такой усмешечкой, какая появлялась на губах моего отца, когда он разговаривал с женщиной, и я так возмутилась, принялась кричать на него прямо во время езды, чтоб он закрыл свой грязный рот. И когда я приехала к Мэриону и вошла в дверь, я уже была готова на что угодно, я надеялась, что он тут же отправит меня куда-нибудь в качестве девицы по вызову. Тебе приходилось когда-нибудь переживать такие унижения?

Так или иначе, Мэрион меня никуда не отослал, он только поил меня и поил, хотя особых усилий, чтобы напоить меня, не требовалось, не знаю, знаешь ты или нет, но я уже пьяной вышла от тебя: рано утром я позвонила Мэриону и сказала, что приеду к нему, а потом так перепугалась, что налила целый стакан виски и всякий раз, как спускалась на кухню, делала глоток, так что я была уже навеселе, когда приехала к нему, а он влил в меня еще, так что я даже не помню, что было дальше, помню только, что в голове у меня крутилась мысль: „Как же Колли будет страдать — ну и поделом ему!“ И я начинаю думать, Чарли не любила ли я Колли в определенном смысле больше, чем тебя потому что, помню, я думала о нем и не очень-то думала о тебе — во всяком случае, пока не начала писать это письмо. И, возможно, в определенном смысле я люблю Мэриона больше, чем кого-либо из вас, хотя не знаю, и мне все равно, например, иногда мне с ним бывает очень неуютно, а когда хорошо, мне кажется, так же хорошо, как с тобой, не знаю, может, я пустая, может, я ничтожество, ну и что? Наверно, ты был прав, когда говорил, что я думаю только о себе. Но я знаю, что по крайней мере у нас есть что-то общее с Мэрионом: он не трус и не сноб, как ты, я даже не знаю, что он во мне находит, но это и не ново, потому что я никогда не понимала, что люди находят во мне, но хочешь знать, какой глупый спор у нас идет с Мэрионом? Я прошу его сделать меня девицей по вызову, а он отвечает „нет“, говорит, что хочет на мне жениться и вот тогда я смогу стать девицей по вызову. Наверно, он хочет стать чемпионом среди сутенеров. Вроде Дона Биды или кого-то в этом роде. Выйти за него замуж невозможно — он это в шутку говорит, да я и не хочу выходить замуж, меня тошнит от самой идеи, а Мэрион устраивает спектакль, умоляя меня выйти за него, это правда, Чарли, и когда я спрашиваю, зачем ему это нужно, он говорит, что хочет, чтобы я вступила в кофе-клуб его матери (это так пишется?) или что-то в этом роде, и он требует, чтоб мы все время были пьяными или накачивались „чаю“, хотя, откровенно говоря, я против этого не возражаю. Правда, иногда от „чая“ на меня нападает такой страх, что я готова перелезть через стену или, может, умереть от инфаркта. И Мэрион ругает меня. Я думаю, где-то когда-то ты, должно быть, обидел его. Все это как-то нелепо. Не знаю, к чему мы идем, и это жутко, я не хочу причинять тебе боль, сказав, что Мэрион настоял, чтоб мы пошли к Зенлии и Дону Биде, но ты, наверное, уже слышал об этом, и я могла бы рассказать тебе, что еще он делает, но это не имеет значения, я думаю о нем так плохо, что пишу как о незнакомом человеке, и я поступила совсем уж плохо, рассказывая ему о тебе, как рассказывала тебе про Колли, то есть очень критически, и мне всякий раз становится стыдно, а дело в том, что я стерва и я так и не выросла, и ты был прав, называя меня стервой, и я хочу чтобы ты этому поверил, потому, Чарли, что ты такой несчастный человек и это несправедливо, сама не знаю, почему я говорю, что это несправедливо, но мне просто хотелось бы, чтобы у тебя появился просвет, немного счастья, хотя только гений мог бы сказать, что такое для тебя счастье, но мне, наверно, надо признаться, что я такая же порочная, как и ты, и что я обнаружила, что не любила тебя так, как хотела, и я хочу извиниться за то, что плохо говорила о тебе. Как я могла так поступить? Чарли, ты заслуживаешь чего-то хорошего. Это несправедливо».

Чернильная клякса, перечеркнутое начало нового абзаца, а затем она, видимо, решила кончить письмо и поставила подпись. Глядя на вычеркнутые слова, кляксу и подпись, я подумал, сколько же времени она сидела над этим письмом и хотела что-то добавить, как если бы не могла вспомнить, что побудило ее написать его, и пьяный мозг, должно быть, перебирал мерзости ее жизни, пока она не решила ни на что больше не обращать внимания, поставила подпись, заклеила конверт и отослала.

Прочитав письмо, я отправился навестить Илену и Мэриона, но она стеснялась меня, а Мэрион держался неприступно, так что я вынужден был уйти. Я выбрал неподходящий вечер, так как сам был в необычайно подавленном состоянии, и, помню, когда я через полчаса неуклюжих попыток разжечь потухающий разговор распрощался с ними, Илена на минуту остановилась возле меня в коридоре.

— Я тебе больше не нравлюсь, — сказала она.

— Пожалуй, не нравишься, — буркнул я и закрыл перед ее носом дверь.

Мне стало немного легче, потому что я причинил ей боль, а потом подавленное состояние вернулось с удвоенной силой, и я лежал в моей меблированной комнате и не чувствовал ничего. Чтение письма словно придавило меня, а когда я увидел ее с Мэрионом, мне стало еще хуже. Я считал, что знаю все о дне, но мне предстояло снова все познать, как познаешь всякий раз в жизни, что не существует установившегося дна, и как бы скверно тебе ни было, всегда может стать еще хуже. И я погружался в депрессию все глубже и глубже, пока память о вчерашнем дне не стала ностальгией по сравнению с тем, что я чувствовал сегодня, энергия начала покидать меня, и я проснулся утром более усталым, чем когда ложился спать. В те дни я изматывал себя. Я начал писать и покрывал страницы вязью и рыбьими крючками выученной в приюте прописи и, чтобы отомстить Лулу — а ничего нет хуже, если писатель из трусости занимается местью, — исписывал длинные неразборчивые страницы, пытаясь уничтожить ее, и весь катехизм, который заложила в мою голову добрая сестра Роза, пришел на помощь, чтобы изничтожить всех, кого я знал в Дезер-д'Ор, так что я не только ненавидел Лулу и ненавидел Айтела, и Мэриона, и Илену, но и презирал себя. Я никогда не питал такой жалости к себе и никогда не был так себе противен, а самое худшее — я был уверен, что никогда ничего хорошего не напишу и что у меня нет таланта, и у меня нет девушки, и я сомневался, будет ли у меня когда-либо девушка, и в общем и целом был не храбрее восьмилетнего мальчишки, оказавшегося на дне заброшенной шахты. Я думал, что буду так себя чувствовать всегда, но под конец что-то произошло, и моя болезнь прошла, и я вылез из дыры, в которую себя загнал. Я стал старше и других причин на самом деле не знал.

Однажды, вернувшись с работы, я обнаружил в своей комнате двух мужчин. Они были в летних костюмах из какого-то светло-серого материала, и каждый держал на коленях шляпу, темно-коричневую летнюю соломенную шляпу с тропической лентой по тулье. Айтел достаточно хорошо описал их — они действительно выглядели как американские гвардейцы и футболисты, но если мы решим пользоваться этим образом, то должен сказать, что разница между гвардейцем и футболистом была. Футболист был очень высокий, длинноногий и тощий, из тех, кому доставляет удовольствие подличать, — прототип мерзавца из описания Доротеи. Я понял, взглянув на него, что, если ситуация выйдет из-под контроля, надеяться мне не на что. Он сможет пустить в ход руки — по крайней мере, не хуже меня, — и это будет только начало. Он явно был из тех, кто не любит проигрывать и знает разные приемы боя. Прежде чем мы расстанемся, я узнаю все о его локтях и коленях и о том, как он умеет врезать ребром ладони по моим почкам, по моей шее и, конечно, по другим местам. Судя по его виду, он в своей жизни перекроил внешность не одного человека.