После того как она переехала к нему, Мэрион обнаружил, что довольно быстро соскальзывает в непредвиденном направлении, так что под конец, к своему ужасу и гордости, он все понял в момент, когда его тело лежало, прижавшись к ней, ища тепла своим холодным ногам. В его голове возникла мысль: «В один из этих дней она убьет себя», и прежде чем он сумел поразмыслить над этим, мозг его, подобно железному монарху, выносящему приговор врагу, немилосердно добавлял: «Ты должен заставить ее это сделать». Фэй возмутился, как возмущался против собственного решения не запирать дверь; он уговаривал себя, молил: «Нет, это уж слишком», а в ответ слышал лишь то, что всегда подстегивало его сделать еще один шаг. «Если ты не можешь этого сделать, ты никогда не сможешь сделать и ничего другого», и в темноте дрожь пробегала по его телу. Его владение ситуацией казалось ему более страшным и более ценным, чем если бы он приказал себе убить Илену. В убийстве нет ничего особенного. Мужчины убивают друг друга миллионами и обнаруживают, что это легче сделать, чем любить. Однако заставить Илену убить себя будет собственно убийством, поэтому Мэрион содрогался от своего увлечения этой мыслью и одновременно знал, что обязан это сделать.

Но как в том преуспеть? Он сомневался в себе, не верил, что задумал это всерьез, и все время в его голове тикала эта мысль, как часовой механизм бомбы, поставленный без его ведома. В глубине души Фэй чувствовал, что наконец возникла ситуация, когда он превзойдет сам себя, дойдет до конца, как обещал столько вечеров назад, и выйдет из нее победителем — он не знал где, но это будет испытание, которое превзойдет все другие испытания, это будет нечто. В этом он был уверен.

Соответственно не успела Илена пробыть в его доме и часу, как он сделал ей предложение, сам в тот момент не понимая, зачем он это делает.

— А почему бы нам не пожениться, — сказал он. — Ты хочешь выйти замуж, а мне все равно.

Хотя Илена была пьяна, она рассмеялась.

— Жизнь — странная штука, — сказала она.

— Конечно.

— Я была с Колли три года, и он ни разу не взял меня с собой ни на один прием.

— И Айтел так и не сделал тебе предложения.

Поскольку она никак не реагировала — лишь сделала глоток из стакана, — Мэрион, продолжая смотреть на нее, пробормотал:

— Так что скажешь, Илена? Выходи за меня.

— Мэрион, я чувствую себя здесь как-то странно.

Он рассмеялся.

— Ну, я повторю свое предложение завтра.

Так они начали свои несколько недель совместной жизни. Шли дни, и они с Иленой никогда не были трезвы, полностью трезвы, но и пьяны тоже не были, во всяком случае Фэй. Он с неприязнью наблюдал за тем, как Илена пьет, а она переходила от веселости к крайнему возбуждению, затем к недомоганию, затем к депрессии и возвращалась к вину. Большую часть времени она болтала и смеялась с друзьями Фэя и говорила ему, насколько свободнее чувствует себя с ним, чем с Айтелом, где она всегда ощущала пренебрежение.

Но время от времени она впадала в панику и несколько раз днем и вечерами, когда он оставлял ее одну и отправлялся устроить какую-нибудь очередную встречу, она, казалось, была в ужасе от того, что остается одна.

— Тебе в самом деле надо идти? — спрашивала она.

— Дела не делаются сами.

Илена дулась.

— Лучше бы мне быть одной из твоих девиц по вызову. Тогда я бы чаще тебя видела.

— Может, ты такой и станешь.

— Мэрион, я хочу быть девицей по вызову, — объявляла она в состоянии опьянения.

— Позже.

Она суживала глаза, стремясь добиться более драматичного эффекта.

— Что ты хочешь этим сказать? — спрашивала она. — Ты что, считаешь меня проституткой?

— Зачем придираться к словам? — говорил он.

Он уже стоял на пороге, а Илена льнула к нему.

— Мэрион, возвращайся скорее, — молила она его.

А когда он через несколько часов возвращался, она объявляла, точно эта мысль впервые пришла ей в голову:

— Ты думаешь, я люблю тебя? — И хихикала. — Я хочу стать девицей по вызову.

— Ты пьяная, крошка.

— Поумней наконец, Мэрион! — кричала ему Илена. — Почему, ты думаешь, я с тобой живу? Потому что я слишком ленива, чтобы жить одной. Что на это скажешь?

— Все чего-то боятся, — говорил он.

— Кроме тебя. Ты такого высокого мнения о себе. А я никем тебя не считаю.

Такие припадки проходили, и она принималась плакать, и просила прощения, уверяла, что вовсе не имела в виду того, что сказала, и, пожалуй, она все-таки любит его, хотя сама не знает, и он говорил:

— Давай перестанем изматывать друг друга и поженимся. Илена отрицательно трясла головой.

— Я хочу быть девицей по вызову.

— Ты не из того теста сделана — ты не сможешь, — уверял он. — Сначала давай поженимся, а там посмотрим.

Он сам не понимал, что чувствует к ней. Он считал, что ненавидит ее, видел в Илене не больше, чем испытание для своих нервов, а в постели вообще питал к ней отвращение, и если бы ему не доставляло удовольствие изучать это чувство, подмечать, как он не в состоянии ни на секунду забыться с ней, а она преисполнена решимости забыться, ему было бы трудно — если б не было этого чувства отвращения — вообще приблизиться к ней. Он вытаскивал ее на вечеринки и приемы — к Дону Биде, в собственном доме, к некоторым своим девочкам, к совершенно посторонним мужчинам, к Джей-Джею, словом, ко всем, кто приглашал его.

Она бывала мрачна, бывала весела, и Фэй властвовал ее настроениями, как циркач, щелкающий кнутом, — она была натасканным зверьком, и он мог делать с ней что захочет. Эта мысль, казалось, порождала в нем бесконечные запасы энергии, и он давал себе слово, что действует серьезно, чувствуя, как каждый новый трюк ломает установленные границы, и так будет, пока он не исчерпает ее энергию, саму ее способность получать удовольствие, и у нее не останется ничего. Словом, он отделит душу от тела, внушив телу, что оно никогда не сольется с душой и что величайший грех считать, что душа и тело могут сосуществовать. Илена попыталась поставить точку. Однажды утром, после того как они провели ночь у Биды и Мэрион снова сделал ей предложение, она сказала:

— Я скоро отсюда уеду.

— И куда же ты отправишься? — спросил он.

— Ты считаешь, что ненавидишь меня, — сказала она ему. — Если бы я всерьез в это поверила, я не жила бы с тобой.

— Я же люблю тебя, — сказал он, — почему иначе я стал бы делать тебе предложение?

— Потому что ты считаешь это большой шуткой.

Он рассмеялся.

— Во мне много противоречивого, — сказал он и улыбнулся — лицо его на мгновение стало таким мальчишеским.

Однако как-то ночью, не в силах заснуть, он встал и, обойдя кровать, постоял, глядя на нее и оплакивая, как если бы она уже умерла, и из какого-то уголка его мозга пришло сострадание к ней — это сострадание помимо его воли вырвалось наружу, комок мучительного сострадания отделился от него, как плод во время аборта, чувство живое и неживое, но очень болезненное. А Илена свыклась с мыслью, что может выйти за него замуж, он же мог даже жалеть ее, поскольку она не понимала, в какой мере зависела от его обещания жениться. Его забавляло то, что в их совместной жизни на брак была похожа лишь ее манера захламлять быт. Она вечно разбрасывала свою одежду по его комнатам, проливала еду на кухне, била стаканы, прожигала дыры сигаретами, а потом извинялась или приходила в ярость, когда он говорил ей, что надо прибраться. Он жил в идеальном порядке до того, как Илена приехала со своими двумя чемоданами, а с тех пор, как она была тут и нервно разбрасывала свое имущество по всему дому, он находился в состоянии смертельного раздражения. У них была горничная, немолодая мексиканка с тупым лицом, которая приходила каждое утро на два часа и приводила дом в порядок до той минуты, пока Илена снова все по нему не разбрасывала. Из-за этой горничной между ними возникали ссоры. Илена утверждала, что женщина ненавидит ее.