Санников с удовольствием послал союзников куда подальше. Но в феврале уже в ранге Верховного комиссара Франции в регионе в Одессу прибыл собственной персоной взбешенный генерал Франше д'Эспере. Он закатил в городе форменную истерику, отстранив от своих постов Санникова и Гришина-Алмазова. На пост военного генерал-губернатора Одессы и командующим русскими войсками в союзной зоне Одессы был назначен генерал-лейтенант Алексей фон Шварц.

Генерал был прекрасным военным инженером, хорошо зарекомендовавшим себя во время обороны Ивангородской крепости в сентябре — октябре 1914 года, но абсолютно негодным управленцем и администратором. Более того, лишь недавно бежал от красных, осуществляя до Брестского мира военное руководство Северным участком завесы и Петроградским районом, а затем и по личному приглашению Троцкого занимаясь организацией Красной Армии. Вероятно, единственной причиной, сподвигшей француза остановить выбор на нем, являлись его неславянское происхождение и абсолютная лояльность интервентам. Он им просто не мешал.

Потом надворный советник Яков Кефели утверждал, что заявившийся на квартиру больного Шварца лично Франше д'Эспере обещал ему содействие в виде переведенного из Румынии французского корпуса Вертело, 9 батальонов зуавов и греческого корпуса. С такими силами инженер вроде бы согласился стать губернатором. Интересно, что заведовать финансовой частью у Шварца согласился Михаил Бернацкий, параллельно заседавший в это время в Особом совещании в Ростове у Деникина.

Деникин понимал, что через инженера Шварца союзники попросту забирают себе контроль над Новороссией, и категорически противился его назначению. Безрезультатно.

Через несколько дней Франше д'Эспере прибыл в Севастополь, где учинил разнос командующему Крымско-Азовской добровольческой армией генерал-лейтенанту Александру Боровскому. Отчаянно храбрый бывший командир ростовского Студенческого батальона оторопел, когда француз начал учить его, как русским надлежит воевать и куда наступать. На вопрос Боровского, когда прибудут и что будут делать союзники, «Отчаянный франк» заметил, что в Севастополе уже высадилась одна тысяча греков и на днях ожидается еще одна тысяча из 1-го армейского корпуса под командованием генерал-лейтенанта Константиноса Нидёра. Но они будут лишь обеспечивать русским «тыл».

Деникин встревожился не на шутку, а когда узнал о шашнях французов с Петлюрой, даже засобирался переводить свой штаб из Екатеринодара в Севестополь. На что получил безапелляционный ответ от обидчивого Франше д'Эспере: «Нахожу, что генерал Деникин должен быть при Добровольческой армии, а не в Севастополе, где стоят французские войска, которыми он не командует».

Как или «командовали» и обеспечивали «тыл» стало понятно, когда греки с броненосца «Лемнос» подчистую разграбили флотские склады в Севастополе. Собственно, и фронт союзники обеспечивали так же бойко.

В конце февраля они наконец двинули в Херсон и Николаев свои мизерные части — батальон греков на ослах, две роты французов при двух горных пушках (вместе с белогвардейцами — около 5 тысяч). Навстречу им вышел тот самый атаман Григорьев, который на тот политический момент уже перестал быть царским штабс-капитаном, гетманским полковником, «стрельцом» Петлюры и предпочел стать комбригом 1-й Заднепровской бригады красных. Атамана обидело (его убедил в этом начальник штаба Юрко Тютюнник), что Петлюра не назначил Григорьева на пост военного министра, поэтому теперь надеялся, что красные оценят его заслуги и назначат на должность главы «Реввоенсовета Украинской Красной Армии».

«Ослиная кавалерия» ничуть не испугала Григорьева, располагавшего подавляющим перевесом. После кровопролитного боя с греками (французы «обеспечивали тыл», а 176-й полк вообще отказался высаживаться на помощь грекам) его части ворвались в Херсон, где им сдались около 400 эллинов. Все пленные были расстреляны по приказу красного комбрига — Григорьев велел «пленных не брать». Для устрашения на будущее. Общие потери союзников составили порядка 600 человек.

Удивительно, но именно эта мера помогла атаману через несколько дней взять и Николаев, которому он предъявил оригинальный ультиматум.

«Николаев. Командующему войсками Антанты на Юге России генералу д’Ансельму. Даю всем иностранным разбойникам четыре дня на сборы. В городе оставить оружие, провиант и знамена. Завтра в Чернобаевку прислать обоз — 15 000 пар заграничных сапог и 10 000 комплектов обмундирования. Если к обеду не будет исполнено, войду в город вечером. Все сыграют в ящик, пленных брать не буду. Атаман всея Юга России, губернатор Таврии, Херсона, Николаева, Одессы, Александрии, Елисаветграда, Таганрога и всея нашей земли Никифор Григорьев. Февраль, 26 дня 1919 года».

«Экспериментатор» д’Ансельм поспешил эвакуировать Николаев через 8 часов после получения ультиматума. Да так удачно, что Григорьеву достались громадные трофеи — 20 орудий, бронепоезд, много пулеметов.

В начале марта три батальона греков и один зуавов были еще раз биты атаманом уже под Одессой. На мосту через речку Березовка у станции Колосовка отступавшие в панике интервенты бросили 8 орудий, 100 пулеметов, 7 паровозов и самое главное — невиданные доселе чудища, 5 танков. По воспоминаниям очевидцев, к ним боялись приближаться три дня. А затем атаман отослал один из них в Москву в подарок Ленину.

Обнаглевший Григорьев отправил телеграмму военному губернатору и градоначальнику Одессы Шварцу, требуя безоговорочно сдать город и обещая в случае неисполнения снять с генерала кожу и натянуть ее на барабан. Наглость атамана была совершенно неадекватной, ибо его 10-12-тысячной крестьянской бригаде противостояли свыше 35 тысяч французов, греков и румынов и отдельная Одесская стрелковая бригада белогвардейцев генерал-майора Николая Тимановского (3,5 тысячи штыков, 1,5 тысячи сабель, 26 орудий, 6 броневиков). «Железный Степаныч» плюнул на запрещение оккупационных властей проводить мобилизацию и призвал под знамена «единой и неделимой» всех, кому было не все равно.

С этими силами Григорьева с его бригадой можно было запросто утопить в одесском лимане. Если бы, конечно, кроме белогвардейцев, кому-то хотелось воевать. Интервенты попросту разлагались на глазах.

Престарелый премьер-министр Франции Жорж Клемансо, наряду с Черчиллем, один из главных вдохновителей интервенции, в этот момент целиком был поглощен разделом мира на Парижской мирной конференции, начавшейся в январе 1919 года. Определенности в политике Третьей республики в отношении России еще не было — не нравились монархисты Добрармии, не нравился слишком независимый Деникин, не нравились узурпаторы-большевики, не нравился бессильный Петлюра.

В парижском парламенте внимательно читали оправдательные после позорных поражений донесения генерала д’Ансельма о том, что «большевистское движение есть чисто народное движение, которому горячо сочувствует вся масса населения». Сделав правильный вывод из неправильных тезисов, парламентарии попросту отказали в кредитах на операции в России. Союзное командование, кроме англичан, посчитало, что раз такое дело, «Россия сама должна изжить свой большевизм». К тому же их подстегнул бунт на флоте. Сначала матросы отказались подчиняться на линкорах «Мирабо», «Жюстис», «Жан Бар», а затем и на флагмане «Вальдек Руссо», крейсере «Брюи», миноносцах «Фокопно» и «Мамелюк». Держать вдали от метрополии буйную, почти пиратскую эскадру не имело смысла.