Генералу д’Ансельму был отдан приказ в трехдневный срок провести эвакуацию, для чего из Константинополя была отправлена сильная эскадра. Обрадованный стратег пообещал ее исполнить за два дня.

При этом эвакуацию открыто не объявляли, хотя кому надо, узнали об этом вовремя. Ватаги Мишки Япончика вновь кинулись грабить банки и магазины, в штаб д’Ансельма в гостинице «Лондонская» прибыла делегация от нелегального Совдепа во главе с его секретарем 24-летней Еленой Соколовской, выдвинувшей генералу ультиматум о том, чтобы французы не пытались уводить русские суда и не увозили запасы продовольствия. При этом большевики вполне резонно заявили, что войска интервентов небоеспособны, солдаты и матросы не станут стрелять в одесских рабочих. Власть же в городе с 3 апреля возьмет в свои руки Совдеп. Небоеспособность интервентов была очевидна и отчасти объяснима. Республиканские традиции французов естественным образом позволяли им иметь симпатии на стороне «народной власти» в пику «тирании», греки, традиционно тяготевшие к единоверцам из России, и подавно не желали лишней крови. К тому же только что отгремевшая война в Европе настолько утомила даже тех, кто был призван в армию лишь недавно, что всерьез воевать с «этими русскими» никто не желал. Солдат же перед отправкой уверяли, что они едут в медвежью Россию всего лишь охранять порядок, а отнюдь не кидаться со штыками на ополчившийся против «господ» народ.

Отважный генерал согласился с тем, что половина его подчиненных действительно разложена, но вторая половина из тяжелых корабельных орудий за полчаса запросто разнесет всю Одессу, если ему не позволят спокойно эвакуироваться.

Совдеп счел угрозу вполне реальной, тем более, что сам Григорьев со своими силами не решался начать штурм. Очевидцы утверждали, что накануне до захвата города атаман «в продолжение суток слушал полковой оркестр… пил вино из ведра и большей частью был пьян».

Генерал Тимановский узнал об эвакуации случайно, когда держал фронт. На просьбу о месте для своей бригады на французских кораблях д’Ансельм отказал. Не заплатил белогвардейцам и причитавшиеся им в виде жалованья средства в валюте, сославшись на то, что «казначейская операция займет 2–3 дня». Интересно, что в это самое генерал Шварц преспокойно забрал 80о тысяч крон, которые предназначались добровольцам, сел на французский пароход и уплыл в Константинополь. С ним покинул город и его добрый знакомец — начальник штаба оккупационных войск полковник Анри Фрейденберг (уроженец Одессы, имевший налаженные связи с местным бизнесом), вскоре вышедший в отставку и открывший собственный банк в турецкой столице.

Бригада вынуждена была уходить в Бессарабию, уже оккупированную румынскими войсками. Здесь в какой-то степени повторилась история отряда Дроздовского. Генерал Вертело распорядился разоружить бригаду — «железный Степаныч» ответил, что откроет огонь на поражение по союзникам. После долгих и упорных переговоров было принято решение отправить белогвардейцев морем в Новороссийск, но с условием, что они оставят все вооружение. Перед отплытием генерал Тимановский направил письмо генералу д’Ансельму: «Исполняя все Ваши приказания по приказу генерала Деникина, я никогда не мог предполагать тех незаслуженных оскорблений и унижений, которые выпали на меня и на подчиненные мне части. Неужели только за то, что Добровольческая армия одна осталась верной союзникам?..»

8 апреля в Одессу на белом коне въехал атаман Григорьев в окружении одетых в брошенное английское обмундирование «хлопцев». Комендантом города был назначен пронырливый Юрко Тютюнник. Он обеспечил атаману трофеи — из Одессы были вывезены 38 эшелонов различного добра, 20 тысяч комплектов антантовского обмундирования, 30 тысяч винтовок, 30 цистерн нефти и бензина и т. д.

Председатель Совнаркома и нарком иностранных дел Украины Христиан Раковский слал восторженные поздравительные телеграммы «красному герою», Григорьеву был вручен орден Красного Знамени за № 3.

А интервенты в это время уже готовились так же успешно эвакуировать и Крым, уводя из Севастополя русский флот под собственными флагами.

Злорадствовавший Петр Краснов так потом объяснял причины такого поведения Антанты: «Появись в эту минуту, именно зимою 1918 года, на фронте в Украине и на Дону синие капоты французских солдат или английские шинели — и большевизм бы рухнул. Но тогда рухнул бы и интернационал. Тогда началось бы братство народов, национальностей, тогда были бы Россия, Франция, Англия, но не было бы одного лица — вернее, одной безличной народности. И вот в Версале отложили помощь Украине.

Была и другая грозная причина. Хотя французы и англичане уверяли, что большевизм есть болезнь побежденных армий, что они, победители, и их армии не тронуты этою страшною болезнью, на деле было не так. Французские и английские солдаты не желали воевать с большевиками, их армии уже были разъедаемы тою страшною гангреною усталости, которая явилась следствием войны».

Через полтора года французский военный корреспондент в Белой России Шарль Риве в газете «Temps» напишет: «Франция совершила величайшую историческую ошибку. Мы не поняли того, что помощь белым армиям являлась залогом победы над тем злом, которое угрожает всему цивилизованному миру. Мы заплатили бы за этот залог сравнительно скромную сумму, если принять во внимание размеры этой опасности: всего лишь две тысячи орудий и два-три парохода с военным снаряжением, которое мы получили от немцев бесплатно и которое нам было не нужно. Мы, столь осторожные и мудрые в нашей политике, в русском вопросе оказались глупцами. Мы страхуем нашу жизнь, страхуем дома и рабочих от несчастных случаев и безработицы, и мы отказались застраховать наших детей и внуков от красной чумы. Наши потомки сурово осудят преступную небрежность наших политических вождей».

Тем не менее следует заметить, что на этом этапе интервенция достигла некоторых своих целей. Французы получили себе в «залог» русский флот, англичане — железную дорогу Батум— Баку, порты и выход к нефти, румыны оправдали захват Бессарабии, греки получили «добро» на войну с Турцией за мало-азийские территории, американцы и японцы зацепились за Сибирь и Дальний Восток. Кроме того, понеся минимальные потери, интервентам удалось не ввязаться в серьезную войну, сохранив хорошую мину при плохой игре и продемонстрировав Белой Армии свою открытую поддержку.

Еще одно важное дело, которое сумели за этот период сделать интервенты, — Белая Армия на Юге России получила ЕДИНОГО главнокомандующего. Антанте нужна была уверенность в собственных «инвестициях» в расположенную в их «сферах влияния» Доброволию, для чего управлять ею должен был человек, которому бы они доверяли, с кем можно было бы «иметь дело». А для того, чтобы они посылали технику и вооружение, необходимо было, чтобы командование сосредоточилось в одних руках. В Сибири для этого существовал лояльный союзникам Верховный правитель адмирал Александр Колчак, но Сибирь была далеко, да и «сферы влияния» там делили между собой США и Япония, так что это была их головная боль. Но там с «единым центром» было хотя бы все понятно.

На юге же на роль центра борьбы с большевиками претендовали и петлюровский Киев, и красновский Дон, и деникинская Доброволия. Националист Петлюра устраивал как часть «санитарного кордона», но воевать с большевиками за пределами «нэзалэжной» он не собирался. Да и царские долги союзники выколачивать с него особенно не рассчитывали. Разве что «пофлиртовать» в пику «единой и неделимой».