Приемные часы в доме престарелых начинаются в полдень. Джек следует указаниям Эмбер о том, как добраться до учреждения, где живет ее мать. Он рулит одной рукой, а вторая лежит у меня на коленях. В салоне не играет музыка, никто не болтает и не ссорится по мелочам. Каждый погружен в собственные мысли. Мои размышления прерывистые, все еще тесно переплетенные с воспоминаниями о прошлой ночи и о том, каково это – проснуться рядом с Джеком и знать, что все изменилось. Остальные мои мысли вьются вокруг Эмбер.

Большую часть пути она просто смотрит в окно, сидя вместе с Хулио на заднем сиденье и держа его за руку. Никакими другими частями тела они не соприкасаются, как будто ей не хочется допускать более тесного контакта. Она не смотрит ни на кого из нас: ни на Хулио, ни на Джека в зеркале, ни на меня, когда я поворачиваюсь на своем сиденье с ободряющей улыбкой, в которой, вероятно, отражается подспудное беспокойство.

Мы паркуемся ниже по улице, где расположен дом престарелых, подальше от камер слежения у дверей вестибюля и тех, что висят высоко на фонарных столбах на парковке.

– Ты в порядке? – спрашиваю я Эмбер, не спешащую выходить из машины.

В ее голосе слышится дрожь.

– Я ничего здесь не узнаю – ни улиц, ни магазинов, ни домов… Не понимаю даже, где мы находимся. Все изменилось, – говорит она, глядя на быстро движущиеся облака, отражающиеся в тонированных окнах кирпичного здания рядом с нами. – Моей маме девяносто два года. Девяносто два, – повторяет она, наморщив лоб, будто с трудом верит в реальность этой цифры. – Что, если?.. – Она качает головой. – Я хотела сказать, что, если она меня не помнит, а что, если наоборот – помнит? Как мне объяснить?..

Она тяжело сглатывает, с трудом сдерживая слезы. Я никогда раньше не видела Эмбер такой ранимой. Такой неуверенной в себе. Нас с Джеком назначили на территории того же региона, где мы умерли. Свои болезненные возвращения в родные места мы пережили много лет назад. Наблюдали за тем, как стареют друзья детства, как переезжают наши семьи, а дома, где мы выросли, выставляют на продажу и покупают. Население целых городов повзрослело и забыло о прошлом, которое мы оплакивали. Потери настигали нас постепенно, год за годом, и мне трудно представить, что сейчас чувствует Эмбер, готовящаяся встретить все перемены разом.

Ее дыхание прерывается от вздоха.

– Как мне сказать ей, что все это время я была жива? Что знала, где она находится, но так и не пришла попрощаться?

Попрощаться.

Это слово высасывает кислород из машины, и я задаюсь вопросом, так ли трудно другим дышать, как и мне? Вдруг все те мелочи, о которых Эмбер прежде умалчивала, разом взрываются криком в моей голове: как молчаливо и стоически она рассталась с Вуди, будто давным-давно примирилась с неизбежностью этого. Как она отказалась взять ключи от машины и уехать вместе с Хулио из лесной хижины. Ее нежелание сидеть рядом с ним сейчас.

«Последние разы тоже могут сопровождаться букетом сожалений, – сказала она мне в то утро у ручья. – Я рада, что у него есть ты…»

Нынешний момент всегда был главной целью Эмбер, и дальше она идти не собиралась. Так с кем же она хочет попрощаться? Со своей матерью или со всеми нами?

Она надевает рюкзак и тянется к двери.

– Если я не вернусь через час, не ждите меня. – С этими словами она выходит из машины, не оглядываясь.

Хулио выскакивает следом и ловит ее на тротуаре.

– Так вот оно что? – восклицает он, и его лицо вспыхивает от гнева, когда он преграждает Эмбер путь. – Если ты не появишься через час, мы должны будем просто уехать?

Она смотрит на его ноги.

– Я имею в виду, что тебе не стоит меня ждать. Тебе будет хорошо с Джеком и Флёр.

Джек крепко сжимает мою руку, как будто знает, насколько я близка к тому, чтобы выпрыгнуть из машины.

Хулио отшатывается, точно от удара.

– Что это вообще значит?

– Однажды я уже бросила свою мать и не могу оставить ее снова. Вдруг она нуждается во мне?

Она обходит его, но он снова хватает ее за руку.

– Не убегай! – Налетает порыв ветра, горячего и настойчивого. Хулио понижает голос почти до шепота, но мы все равно слышим его слова: – Не убегай от нас. Пожалуйста. Я пойду с тобой. Клянусь, я не буду мешать.

– Я должна сделать это одна.

– Тогда пообещай, что вернешься. – Он всматривается в ее лицо, ожидая этого заверения. – Как насчет прошлой ночи? Неужели прошлая ночь ничего для тебя не значит?

Она смотрит ему прямо в глаза – впервые с тех пор, как мы проснулись нынче утром, и по ее щеке скатывается слеза. Комок застывает у меня в горле, когда Эмбер говорит: «Я должна идти» – и отстраняется от Хулио. Бросив на него прощальный взгляд, она обхватывает себя руками и шагает вперед.

* * *

Хулио возвращается в машину, захлопывает дверцу и, плюхнувшись на заднее сиденье, забивается в угол и битых полчаса смотрит вдаль, затерявшись в собственных мыслях. Я никогда его таким не видела. Его лицо прорезали глубокие морщины беспокойства, за которыми прячется пожилой человек. Тот, кому не все равно. Тот, который противится перспективе умереть в одиночестве. Эмбер не появляется. С каждой проходящей минутой мое сердце все сильнее болит за него. За всех нас.

– Она вернется, – заверяю я его. – Мы будем ждать столько, сколько потребуется.

Хулио трет глаза и смотрит на улицу, вниз по которой Эмбер ушла тридцать две минуты назад, словно одной силы его желания достаточно, чтобы чудодейственным образом вернуть ее обратно.

Джек постукивает по рулю, изучая лица пешеходов и проезжающие по другой стороне дороги машины. Он наклоняет голову, чтобы видеть колышущийся на ветру флаг на парковке. Прислонившись головой к окну, я наблюдаю, как по небу плывут легкие прозрачные облачка, какие обычно бывают в пустыне. Они кажутся ненастоящими. Билет на самолет до Большого каньона двадцать с лишним лет назад стал моим единственным на сегодняшний момент приближением к пустыне. Предполагалось, что это мое желание, мое путешествие мечты, веха, отмечающая конец моей жизни, и почему-то мне кажется правильным и одновременно неправильным, что мы сидим здесь, уставившись в бездну собственных темных мыслей. Внезапно я понимаю, что больше не хочу видеть Большой каньон.

Серые облака начинают собираться, как перекати-поле. Они наползают на солнце, отбрасывая тень на машину. Я закрываю глаза и делаю медленный глубокий вдох, исполненная решимости обуздать свой дурной настрой. Джек приоткрывает окно, а Хулио беспокойно ерзает на заднем сиденье. Воздух покалывает от предчувствия чего-то, недоступного моему пониманию, и я открываю глаза, внезапно встревожившись.

Джек до предела опускает свое окно, и сквозь него задувает холодный ветер, принося с собой тяжелый запах пыли и креозота. На лобовом стекле появляется капля дождя. Потом еще одна. И еще. Показания термометра на приборной панели начинают падать.