– Алло! – Его сердце отчаянно забилось.

– Бэзил, мы уезжаем завтра днем.

– Уезжаете… – беспомощно повторил он.

– Ах, Бэзил, мне так жаль! Папа передумал и не хочет никого с нами брать.

Ох!

– Мне так жаль, Бэзил…

– Я бы, наверное, все равно не смог…

На миг повисла тишина. Чувствуя, что там, на другом конце провода, – она, он с трудом дышал, да и говорить мог тоже лишь с трудом.

– Бэзил, ты меня слышишь?

– Да.

– На обратном пути мы, может быть, снова окажемся здесь. Как бы там ни было, помни – зимой мы увидимся в Нью-Йорке!

– Да, – сказал он, а затем добавил: – Возможно, мы больше никогда не увидимся…

– Разумеется, увидимся! Ах, меня зовут, Бэзил! Я должна идти. До свидания!

Он сидел рядом с телефоном, обезумев от печали. Полчаса спустя его нашла горничная – он сидел, уронив голову на кухонный стол. Он понял, что стряслось, хотя Минни ему об этом и не сказала. Он вновь совершил все ту же ошибку, уничтожив за какие-то полчаса все результаты своего трехдневного примерного поведения. И его бы нисколько не утешило, если бы он узнал, что этого все равно было не избежать. Во время поездки он обязательно перестал бы сдерживаться, и тогда вышло бы еще хуже, хотя, возможно, было бы и не столь грустно. Но сейчас он мог думать лишь о том, что она уезжает…

Он лежал на кровати, расстроенный, запутавшийся, несчастный, но не побежденный. Раз за разом все та же жажда жизни, подвергавшая его дух болезненным бичеваниям, давала ему возможность стереть с себя кровь, словно капли росы, но не затем, чтобы все забыть, а чтобы и дальше нести свои шрамы навстречу новым бедствиям и новым воздаяниям, навстречу неизведанной судьбе.

* * *

Через два дня мама сказала, что дед разрешает ему иногда брать покататься семейный электромобиль, если, конечно, машина никому не понадобится по делам и при условии, что батареи будут всегда заряжены, а раз в неделю машина будет вымыта. Два часа спустя Бэзил уже выехал из гаража и поехал по Крест-авеню. Он откинулся назад, словно сидел за рулем «Штутц Биркэт», и выжал из своей машины максимальную скорость. У особняка семейства Биссел он неуверенно остановился, увидев, что ему машет стоящая возле дома Имогена.

– Привет! У тебя есть машина?

– Это дедушкина, – скромно сказал он. – А я думал, что ты поехала со всеми на Сен-Кру?

Она покачала головой:

– Мама не разрешила – из девушек почти никто не поехал. В Миннеаполисе случилась какая-то страшная авария, и мама сказала, что разрешит мне кататься в машине, только если за рулем будет кто-нибудь старше восемнадцати.

– Слушай, Имогена, а как ты думаешь, к электромобилям это относится?

– Ну, я не знаю… Как-то не думала. Могу пойти и спросить.

– Скажи маме, что моя машина не может ехать быстрее двенадцати миль в час, – крикнул он вдогонку.

Спустя минуту она весело выбежала из дома.

– Мне разрешили, Бэзил! – воскликнула она. – Мама никогда не слышала, чтобы электромобили попадали в аварии. Куда поедем?

– Куда угодно! – беспечно произнес он. – Я чуть-чуть ошибся, когда сказал, что эта машина делает всего лишь двенадцать миль в час; из нее легко выжать все пятнадцать! Слушай, а давай съездим в лавку Смита и выпьем по лимонаду с кларетом?

– Ах, Бэзил Ли!

Бэзил Дьюк Ли закрыл за собой входную дверь и включил свет в столовой. Со второго этажа донесся сонный голос матери:

– Это ты, Бэзил?

– Нет, мама, это грабитель!

– Мне кажется, что пятнадцать лет – не совсем тот возраст, когда можно запросто возвращаться домой в полночь!

– Мы зашли в лавку Смита выпить содовой.

Всегда, когда на Бэзила сваливалась какая-нибудь новая обязанность, ему говорили, что ему «уже почти шестнадцать»; когда же речь заходила о каких-нибудь льготах, ему всегда было «всего лишь пятнадцать».

Сверху донеслись шаги, и миссис Ли в пеньюаре спустилась на один пролет по лестнице:

– Понравилась ли вам с Рипли пьеса?

– Да, очень.

– И о чем она?

– Да так, про одного человека. Самая обыкновенная пьеса.

– А название-то у нее было?

– «Вы масон?»

– Ясно. – Она замешкалась, пристально вглядываясь в его настороженное и напряженное лицо, удерживая его тем самым на месте. – Ты пойдешь спать?

– Что-то есть захотелось…

– А разве ты не наелся?

Он медлил с ответом. Перед ним в гостиной стоял матово поблескивавший стеклами книжный шкаф, и Бэзил, бросив на него тусклый взгляд, стал рассматривать книги.

– Мы хотим поставить пьесу, – вдруг произнес он. – А я ее пишу!

– Что ж… Это очень хорошо. Пожалуйста, не засиживайся и ложись спать. Вчера ты лег слишком поздно, и у тебя уже появились темные круги под глазами.

Из книжного шкафа Бэзил извлек «Ван-Бибера и других», раскрыл и стал читать, одновременно поглощая большую тарелку клубники со сливками. Вернувшись в гостиную, он несколько минут посидел у фортепьяно, переваривая ужин и любуясь цветной картинкой на обложке нот песни из «Сыновей полуночи». На картинке были нарисованы трое мужчин в вечерних костюмах и цилиндрах, весело шагающие по Бродвею на фоне сверкающей огнями Таймс-сквер.

Бэзил с негодованием отверг бы любые попытки уличить его в том, что из всех произведений искусства именно это нравилось ему больше всего, хотя на сегодня дело обстояло именно так.

Он поднялся наверх. Достал из ящика стола толстую тетрадь и раскрыл ее.

На следующей странице, под заголовком «Неправильные глаголы», было записано:

Он перевернул страницу.