– А то. Я сказала ему, что среди ночи, почти голая, приду в твою комнату. Он даже обрадовался.

Почти голая?

– И что? Я должна тут сидеть до самого утра?

Он помог ей встать. И вправду, была на ней только коротенькая рубаха. И что-то еще на лице.

– Ты предусмотрительна.

– Это нормально для моей семьи. Ты наконец-то поцелуешь меня?

Хотя он ожидал чего-то подобного, но оцепенел.

– А ты еще и смелая, – прохрипел он.

– Хватит мне ухаживаний прыщавых маменькиных сынков. И я не хочу больше смотреть, как тебя пытается окрутить какая-нибудь толстая корова.

– Она не имела и шанса.

– Мать говорила мне, что мужчинам нельзя доверять…

– Твоя мать – мудрая женщина, но она не всегда права.

Некоторое время они молчали. Наконец он снял обе повязки.

– Хочешь дотронуться до моего лица?

– Да, – шепнула она. – Сильно.

Он направил ее руку.

– Хмм… У тебя тонкие брови, глубоко посаженные глаза. Какого цвета?

– Серые. – Приятно было чувствовать ее пальцы на коже.

– О-о-о, а что случилось с твоим носом?

– Был сломан. Трижды.

– Трижды?

– У меня есть брат, сестра и куча кузенов. Все – старше меня. Пришлось вести серьезные бои, чтобы добраться до общего котла.

– Все шутишь.

– Отчего же? Жизнь в горах – тяжела.

– Так я и поверила. Наверное, именно поэтому вы все туда и возвращаетесь.

– Мы просто привыкли.

– Ага. А это что?

– Шрам от кархонского ятагана. Старое дело.

– Сколько тебе тогда было?

– Тринадцать.

– А тому воину?

– Под тридцать. И, упреждая следующий вопрос: да, я его убил.

Ее пальцы замерли. Потом она отвела руку.

– Поцелуй меня, – попросила его.

Была она на вкус как миндаль и ореховое пирожное.

Они вернулись на кровать.

– Я люблю тебя, – шептала она. – С момента, когда ты соскочил с фургона отца.

Он молчал. Не знал, может ли ответить на такое заявление. Не знал, как это сделать.

– Будешь со мной ласков? – спросила она мягко.

– Да, – обещал он. – Буду.

* * *

– Это было полгода назад.

– Что?

– Не помнишь?

Он усмехнулся в темноту.

– Наш первый раз.

– Значит, помнишь, – прошептала она ему прямо в ухо. – Тогда тоже было полнолуние.

– Знаю, как раз закончилась зима.

– Да.

Она соскользнула с него и подошла к окну.

– Скажи мне… – Она стояла спиной к кровати, нагая, прекрасная. – Скажи мне, прошу, как сильно ты меня любишь?

– Я уже говорил…

– Неправда, ты ускользнул от ответа. – Голос ее дрожал. – И ускользаешь снова.

Он сел. Шутки закончились.

– Сильнее жизни, сейкви аллафан. Сильнее смерти, сильнее первого и последнего вздоха. Ты самая ценная вещь, которую я нашел на равнинах, наилучшая, с какой я повстречался в жизни. Я отдал бы за тебя оба моих меча.

Она не родилась в горах, не знала вкуса пустыни и законов его народа, но сумела оценить то, что он сказал.

– Правда ли… – Она запнулась. – Правда ли, что ты можешь привести себе жену не из иссаров?

Ох, Великая и Милосердная Госпожа, неужто это неминуемо и всегда должно случаться таким вот образом? Без предупреждения, без предоставления и тени шанса?

Он молчал. Как и она.

Тишина тянулась в бесконечность.

– Такое иной раз случается.

Он не хотел этого говорить. Не должен был этого говорить.

– Противу ваших законов?

– Наши законы это позволяют. Редко, условия всегда трудны, но случается и так, что женщина не из иссарам входит в племя.

У него перед глазами промелькнуло лицо старухи.

– Каковы же условия?

Он снова не знал, что ответить.

– Прошу… – прошептала она.

Он закрыл глаза, чувствуя на губах сухость.

– Трудные, жестокие, неизменные. Первый Закон Харуды не может быть нарушен. А горы – не для изнеженных девиц.

– Я не изнеженная девица! Я из рода кер-Ноэль.

– Знаю. Это хороший род.

* * *

Старая женщина в черных одеждах сидит на каменном полу и монотонными движениями вращает жернов. Делает это год напролет, все дневные часы. Ее мужчина погиб несколькими годами ранее, ее дети отданы на воспитание родным мужа. Вращая большой каменный круг, женщина поет на странном, незнакомом языке.

Маленьким мальчиком он часто приходил сюда подсматривать за ней. Ребятишки говорили на нее огалева – суровая баба, смеялись и мешали ей. От тетки он узнал только, что эта женщина была женой ее брата. Была принята в род его кровью и семенем, дети их были уже иссарам. Она – нет. Не станет иссарам никто, кто не рожден в горах. А Первый Закон имеет лишь единственное исключение.

Когда молодой воин привел ее в родовую афраагру, он много дней приносил просительные жертвы. Все это время его избранница пребывала в изоляции, а женщины, которые занимались ею, готовили ее к жизни меж иссарам. Потом, когда старейшины решили, что намерения их серьезны, их отвели в специальную пещеру, где она впервые увидела его лицо. Три дня и три ночи мог сюда приходить любой, чтобы могла она узнать и их лица тоже. Женщины приносили детей, мужчины приводили подростков. Тетка утверждала, что едва ли не все селение проведало ту женщину.

На четвертый день ей дали выпить отвар, после которого она погрузилась в сон. Пока она спала, Ведающая втерла ей в глаза одну мазь. Когда женщина снова открыла их, зрачки ее были закрыты бельмом.

Единственное исключение в Законе Харуды, жестокое, неколебимое, безжалостное.

Женщина с равнин обитала в их родовом доме шесть лет. За это время родила двух сыновей и двух дочерей. Один ребенок умер. Через шесть лет ее муж погиб в стычке с соседним племенем.

Никто не захотел взять себе в жены слепую женщину. Но кровью и семенем она принадлежала роду, могла называться ог’иссарам. Потому посадили ее у зерен.

Ему было семь лет, когда он увидел ее впервые.

Восемь, когда узнал, кто она такая. Десять, когда он подрался с двумя своими двоюродными старшими братьями из-за того, что те бросали в нее камни. Одиннадцать, когда она начала его учить языку равнин.