– Они считают, что Доминика убили, – ответил я.

– Что ж, этого следовало ожидать, – помолчав, сказал Хьюго.

– Задушили удавкой. Так они думают.

– Господи Иисусе. Да, такое в их практике наверняка встречается нечасто. – И после паузы: – Они кого-то подозревают?

– Вроде бы никого конкретно.

– Как же они все усложняют, – Хьюго раздраженно качнул головой, – вся эта чушь, чистый шпионский роман, как дети, честное слово, а мы им подыгрывай. – Из-за двери снова потянуло сквозняком, и Хьюго поежился. – И эта погода. Еще даже не октябрь, а в кабинете такой холод, что я ног не чувствую.

– Я сейчас закончу разбираться с батареями, – сказал я. – Станет теплее.

– Хочется верить. – Поморщившись, он оперся бедром о балясину, выпустил перила и запахнул поплотнее халат. – Не пора ли готовить ужин? Мелисса еще не вернулась?

– Скоро обед, – осторожно ответил я. – Закончу с батареями и принесу тебе поесть, хорошо?

– Да, пожалуйста, – после неловкой паузы сказал Хьюго, осторожно, дюйм за дюймом, развернулся, поковылял вверх по лестнице, вошел в кабинет и захлопнул за собой дверь.

Когда я, собравшись с силами, наконец приготовил обед, Хьюго уже стало получше – во всяком случае, по принятым у нас тогда меркам. Он съел обжаренный сэндвич, показал мне пару расшифрованных страниц из занудного дневника викторианского предка миссис Возняк (кухарка сожгла ростбиф, на улице автора обругал какой-то сорванец, современные дети совершенно распустились, никакого воспитания). Сидя за своим столиком, я наблюдал за Хьюго, который вглядывался в следующую страницу дневника; несмотря на то, что болезнь обгладывала его со звериной жадностью, он вовсе не съежился, не сделался меньше. Безусловно, Хьюго сильно исхудал, одежда на нем болталась, но, как ни странно, это лишь подчеркивало его внушительное сложение. Так гигантский скелет доисторического лося или медведя возвышается одиноко и непостижимо в просторном зале музея.

Вернулась Мелисса, и Хьюго приободрился, пошутил о блюде, которое она собралась приготовить из привезенных к ужину продуктов (“Паэлья, господи Иисусе, ты просто турагентство для вкусовых рецепторов”), и с удовольствием выслушал ее веселый рассказ о старой чудачке, заявившейся в лавку с охапкой самодельных шарфов из вареного шелка, которые в жизни никто не купит, и всучившей-таки Мелиссе один – на всякий случай. Шарф был широченный, фиолетово-золотой, Хьюго со смехом набросил его на плечи и сидел за кухонным столом, точно волшебник в детской игре. Мелиссе как никому удавалось его растормошить.

И Хьюго вполне это сознавал.

– Давно хотел тебе сказать, – заговорил он, когда мы вечером уселись играть в “пьяницу”; в камине потрескивали поленья, журнальный столик был заставлен кружками и печеньем, – как хорошо, что ты здесь. Я понимаю, чего тебе это стоит, и вряд ли сумею выразить словами, как много это значит для меня. Я очень тебе благодарен.

– Я сперва сомневалась, ехать ли. – Мелисса свернулась калачиком на диване, пристроив ноги на моих коленях, и я растирал ей ступни. – Думала, вам сейчас ни до чего, а я заявлюсь и останусь жить. Твердила себе – не лезь, не мешай. Но… – Она обвела комнату рукой, раскрыв ладонь, точно что-то отпустила: “Вот она я”.

– И хорошо, что ты тут, – сказал Хьюго. – Я рад и тебе, и тому, что мне довелось увидеть, как вырос и остепенился Тоби. Когда мне на выходных подбрасывали Зака с Салли, я думал: как время летит, ведь еще недавно у меня проводили каникулы Тоби, Сюзанна и Леон, оглянуться не успел – а уже следующая партия. Хотите верьте, хотите нет, но я словно наблюдал в щелочку, какой была бы моя жизнь, если бы у меня были дети.

Хьюго сказал это так, словно прощался с нами, я поежился и решил сменить тему.

– Почему же ты не завел семью?

Мы с Сюзанной и Леоном не раз это обсуждали. Я предполагал, что Хьюго просто не хотел, чтобы кучка визжащих засранцев испортила его спокойную размеренную жизнь; Сюзанна считала, что причина в тайном долгом романе и эта женщина, возможно, живет где-нибудь за границей и наведывается в Дублин раз в два месяца; Леон, разумеется, думал, что Хьюго гей, и к тому времени, когда наша страна приобщилась к остальному цивилизованному миру и о таком стало можно говорить открыто, он решил, что уже поздно обзаводиться семьей. В общем-то, все три версии выглядели вполне правдоподобно.

Хьюго задумчиво тасовал карты. Колени он по-стариковски накрыл пледом, хотя в камине горел огонь и мне удалось починить радиаторы.

– Если честно, сам не знаю, – сказал он. – Как в дурацких романах: у меня была невеста, она разорвала помолвку, я вернулся домой зализывать раны и поклялся никогда больше не влюбляться. Казалось бы, чем не причина? – Он улыбнулся мимолетно, скользнул по нам взглядом. – Однако такое случается сплошь и рядом, год-другой – и все забыто, я тоже в конце концов оправился, не могу сказать, что долго убивался, но к тому времени родители постарели, отца скрутил артрит, нужно было за ними ухаживать, а у меня ни семьи, ни обязанностей, братья все женились, наплодили детей… наверное, правда в том, что я никогда не был человеком действия. – Снова легкая улыбка, бровь чуть приподнялась. – Скорее, человеком инерции. Плыл по течению, старался не раскачивать лодку, верил, что в конце концов все образуется, надо только подождать… А ведь чем дальше, тем труднее что-то менять. Потом родители умерли, казалось бы, делай что хочешь – отправляйся в кругосветное путешествие, женись, заводи детей, – но я ничего не хотел настолько сильно, чтобы ради этого менять привычный уклад. – Он достал карту из стопки, посмотрел на нее, сунул обратно. – Думаю, дело в том, что постепенно привыкаешь к какому-то определенному образу себя. И требуется немалое усилие, чтобы разбить эту оболочку и заглянуть внутрь. – Хьюго поправил очки и добавил с улыбкой: – За всей этой философией я забыл, чей ход. Кажется, я положил…

Он осекся. Пауза затянулась, и я поднял глаза от карт. Хьюго смотрел на дверь, да так пристально, что я обернулся, нет ли там кого, но нет, никого не было.

Я повернулся к Хьюго, он по-прежнему не сводил взгляда с двери и облизывал губы.

– Хьюго, – громко сказал я. – Что с тобой?

Он вытянул перед собой напряженную руку со скрюченными, точно клешни, пальцами.

Я вскочил и бросился к нему, зацепив журнальный столик, карты полетели на пол, кружки с чаем перевернулись. Мы с Мелиссой одновременно опустились на колени перед Хьюго. Я боялся дотронуться до него, чтобы не навредить. Он часто-часто моргал и скреб воздух скрюченной рукой, точно граблями, так упорно и сосредоточенно, будто делал это вполне осознанно.

Значит, вот как это бывает: поправил очки, взглянул на пикового короля – и умер. Месяцы напряжения, страха, неведения – и вдруг все так быстро и просто.

– Звони в “скорую”, – сказал я Мелиссе, сознавая, что они не успеют, – быстрее!

– У него приступ, – тихо ответила она, посмотрела Хьюго в лицо и спокойно, но крепко взяла его за плечо. – Не надо “скорую”. Хьюго, у вас приступ, ничего страшного, он скоро кончится.