Оскорбленные боги опасны, испуганные – опасны вдвойне. Старый жрец с ужасом вспоминает долгие разговоры с вайделотами из храма Джоу Лахатала. Они тоже находятся на распутье, не зная, какую сторону им принять или вообще остаться в стороне, наблюдая за происходящим. Жаль, что подобная роскошь недоступна ему, – необходимо принимать решение, даже если этого очень не хочется.

А змеящийся, обволакивающий голос одноглазого продолжал звучать, проникая в самые отдаленные уголки души старика:

– Подумай, подумай хорошо, о мудрейший. Подумай о своем повелителе, – он неопытен, он дерзок по молодости лет. Станет старше – станет мудрее, но нужно, чтобы у него была такая возможность – стать старше, ибо боги могут с легкостью отвернуться от императора, и из непобедимого и могущественного он превратится в беспомощного и гонимого.

– Он не ведает, что творит, – вздыхает ийя, думая о своем.

* * *

Он думает, что предостерегать императора бесполезно: мальчик действительно бесстрашен и встанет на защиту тйто, что полагает справедливым. К тому же его окрылило лицезрение великого Траэтаоны – он видит в этом знак свыше и не собирается больше считаться с волей Новых богов. Возможно, он в чем-то и прав, но... Нет и еще раз нет – эта женщина обязана уйти из жизни тихо и внезапно, не успев изменить ход событий, не успев столкнуть с вершины горы тот небольшой камень, который вызовет лавину. Эту последнюю мысль он обдумывает вслух:

– А если она уже столкнула его, все бесполезно.

Но одноглазый будто читает в мозгу собеседника все несказанное и отвечает на вопрос:

– Сейчас еще есть время остановить эта лавину. Но как знать, не будет ли поздно уже завтра? Ну же, решайся, мудрейший! Кто, кроме тебя, может принять единственно верное решение? Соглашайся, ибо сегодня судьба Барда в твоих руках. Соглашайся!!! И однажды настанет день, когда ты сможешь сказать себе: «Я, и только я, спас этот мир».

Чем, кроме глубокой обеспокоенности, можно объяснить, что мудрый и опытный жрец не распознал в словах одноглазого самого примитивного искушения – искушения гордыней и славой?.. Кто знает.

– Как? – спросил жрец, теребя полу своей хламиды старческими худыми руками в темных пятнах.

Лицо его было спокойным и величественным, но дрожащие руки выдали одноглазому все сокровенные мысли старца.

– Очень просто, о многомудрый. Сегодня на рассвете, когда она спала, мой человек отрезал у нее небольшую прядку волос – совершенно незаметно. Вот. – С этими словами он полез в складки своего синего одеяния и извлек оттуда маленький сверточек – лоскуток шелковой зеленой ткани, в который что-то было завернуто.

– Что ты предлагаешь? – спросил ийя неожиданно севшим голосом.

– Выбери для нее смерть на свое усмотрение. Пусть не мучается долго, она ведь ни в чем не виновата, – скороговоркой ответил одноглазый. – Главное, чтобы все было кончено в считанные секунды.

– А не проснется ли ее магия? – с тревогой в голосе спросил жрец.

– Что может быть сильнее магии Джоу Лахатала, если ты держишь в руках ее волосы? – ухмыльнулся одноглазый. – Не мне тебя учить, как отправить ее в царство Баал-Хаддада. Поверь, безглазый бог ждет ее уже очень давно.

Голос одноглазого становился все мощнее. Он уже не уговаривал жреца; он повелевал, приказывал, и старик понимал самым краем сознания, что должен подчиниться, выполнить этот приказ, потому что...

Ийя не выдержал напряжения и повалился со скамьи ворохом старого тряпья – сознание милосердно оставило его на некоторое время, необходимое мозгу для того, чтобы прийти в себя, не сломаться под давлением чужой воли, мощи и власти.

Старик лежал на каменном полу, крепко сжимая в руках мягкий шелковый сверточек.

Одноглазый смотрел на него несколько секунд, затем Усталым движением провел ладонью по лицу и словно снял маску. Куда девались хищный крючковатый нос, страшное бельмо на глазу?

Легконогий молодой человек в туманных прозрачных одеяниях тенью выскальзывает из покоев старого жреца. Стражи, которые стоят у дверей, его не видят. Стройный силуэт легко проходит сквозь толщу камня и появляется уже за пределами дворца Дахака Давараспа.

Его ждут. В тенистом садике, у звонкого ручья, стоят двое – высокие, одетые в черное, могучие братья – рыжий и черноволосый.

– Что, Вахаган? – с нетерпением спрашивает рыжий, и его зеленые глаза сверкают, как у тигра.

– Он поможет нам, – отвечает посланник богов, склоняясь перед братьями в легком поклоне.

– Я доволен тобой, – говорит рыжий.

– Я доволен тобой, – одновременно с ним произносит желтоглазый, и Вахаган облегченно вздыхает: хорошо, когда тобой довольна смерть.

– Когда назначено испытание? – спрашивает Арескои.

– Сразу после похорон Тешуба.

– Она о чем-нибудь подозревает?

– Думаю, нет, брат мой. – Вахаган на всякий случай склоняет голову перед Победителем Гандарвы.

– На этот раз мы сотрем ее с лица земли!

– Мы вышвырнем ее за пределы Арнемвенда!

– Она ничего не вспомнит.

– Магия, – хохочет Вахаган, – она найдет свою магию...

Испуганные прохожие шарахаются от тенистого сада, в котором никого нет, но откуда доносятся раскаты громового хохота. Нынче в ал-Ахкафе происходит слишком много странного.

Старый жрец пришел в себя и огляделся. Он не нашел в зале своего собеседника и почему-то очень обрадовался этому. Сам разговор казался ему не то сном, не то давним событием, и он хотел на время отвлечься от гнетущих и тягостных мыслей. Но тут его пальцы ощутили гладкую шелковистую плоть свертка, в котором хранились волосы Каэтаны, и прорицатель застонал в непритворном горе – о, как бы он хотел, чтобы осталась жива эта веселая и сильная женщина с обезоруживающей детской улыбкой! Но он не мог позволить себе ни жалости, ни сострадания, ни милосердия. Во имя спасения Варда, во имя примирения Древних и Новых богов она должна была погибнуть, ибо ийя полагал, что в лице Каэ он устранит саму причину раздора между богами.

Своими мыслями старик не поделился ни с кем.

В страшной жаре, стоявшей в тот год в пустыне, тела убитых не могли долго сохраняться не тронутые тлением. Поэтому, как только бои в городе закончились, император отдал приказ своим воинам собрать тела павших, чтобы предать их погребению согласно обычаям. Жителям города также было разрешено забрать тела своих родных и близких. Так, с одной стороны, император поступал благородно и проявлял уважение к павшим в кровопролитной битве, а с другой – предупреждал возможность появления страшных болезней, непременных спутниц войн.

Воины Зу-Л-Карнайна принялись за дело, разыскивая тела павших друзей среди трупов, которые были нагромождены и в степи, на подступах к городу, и на самих его улицах.

Бесстрастные, как всегда, саракои собрали своих мертвых, несколько раз обойдя место сражения и тщательно убедившись в том, что никто не останется лежать не погребенным по обычаям предков. Они вынесли тела товарищей в степь, где и закопали, совершив над местом захоронения странные церемонии.