Арабские пираты совершали набеги даже на побережье Ла-Манша. А Средиземное море просто кишело ими – не только алжирскими, но и тунисскими корсарами. Да и в других портах Берберии их тоже хватало. Они высаживались на побережье средиземноморских стран, грабили деревни и уводили жителей в рабство. Корсары плавали на самых разных судах: у них были крупные, вооруженные пушками корабли и даже фрегаты, гребные галеры и различные суда, на которых плавали люди всех национальностей, населявших берега Средиземного моря. Захватив эти суда, пираты превращали их из торговых в разбойничьи. Что касается рабов, то, высадившись на берег, пираты отводили их во дворец дея, или Башоу, где он отбирал себе столько, сколько ему полагалось по закону; остальных продавали на невольничьем рынке тем, кто больше заплатит. Захваченные суда и их грузы тоже переходили в собственность дея. Если кто-нибудь из пленников заявлял, что хочет принять ислам, его жизнь сильно облегчалась.

Иногда рабы предпринимали отчаянные попытки бежать, и бывали случаи, когда им это удавалось.

В 1644 году из Алжира бежали Уильям Оукли и четверо его товарищей, изготовивших лодку из холста. В то время в Алжире находился пленный английский священник по имени Спрет, и несчастные рабы имели возможность собираться в подвале, где он молился вместе с ними.

Оукли удалось наладить хорошие отношения со своим хозяином, который за два доллара в месяц разрешал ему заниматься торговлей. Оукли продавал табак и разные безделушки и мог свободно передвигаться по городу. Ему-то и пришла в голову мысль изготовить холщовую лодку. Он рассказал, что поделился этой идеей со своими товарищами. «Мы сделаем лодку по частям, – сказал я им, – а потом соберем ее и уплывем отсюда». Они сначала ухватились за мое предложение, но, по зрелом размышлении, пришли к выводу, что затея обречена на провал. Некоторые из них стали перечислять трудности, с которыми нам придется столкнуться и которые нам вряд ли удастся преодолеть. Я попытался их разубедить.

Мы начали работу в подвале, который служил нам для молитв, но не потому, что это было священное место, а потому, что туда никто из посторонних не заходил. Сначала мы раздобыли доску длиной 12 футов (3,5 метра) и, чтобы не вызвать подозрения, рассекли ее на две половинки и соединили их. Потом мы изготовили шпангоуты, разделив каждый на три части и соединив в двух местах. Плоские части доски сложили и просверлили два отверстия для гвоздей, чтобы после соединения части шпангоута образовали тупой угол и приобрели нужную нам полукруглую форму. При изготовлении бортов нужно было избежать ударов молотком по гвоздям, чтобы грохот в подвале не привлек внимания алжирцев, которые относились с невыносимой подозрительностью к своим женам и рабам. Поэтому мы достали кусок холста, который можно было два раза обернуть вокруг лодки, и запасли смолу, деготь и жир, чтобы превратить его в некоторое подобие брезента, а также глиняные горшки для того, чтобы их растопить. Эти задача была поручена мне и двум плотникам. Мы заделали все трещины и дыры, чтобы запах смолы и дегтя не просочился наружу. Но не успели мы начать работу, как от этого запаха мне стало дурно, и я выскочил на улицу, хватая ртом воздух. На свежем воздухе я потерял сознание и упал, разбив себе лицо. Мои товарищи затащили меня в подвал. Но мне было очень плохо, и о продолжении работы не могло быть и речи. Вскоре я услышал, как один из плотников жалуется на то, что его тошнит и он ничего не может делать. Я понял, что если мы сегодня ночью перестанем работать, то утром уже не сможем продолжить, поэтому я велел распахнуть дверь подвала пошире и встал там, чтобы вовремя предупредить товарищей об опасности. Через несколько часов мы закончили обшивку лодки и оттащили ее в мой магазин, расположенный метрах в двухстах отсюда.

В подвале мы все подогнали: шпангоуты к килю, хвост к шпангоутам, сиденья к готовому корпусу, а потом снова все разобрали. Нам с трудом удалось вынести части нашей лодки из города. Уильям унес киль и спрятал его под изгородью; другие детали были вынесены с теми же предосторожностями. Когда я нес холст, купленный для изготовления паруса, я оглянулся и увидел, что за мной крадется шпион, который уже доставил нам массу неприятностей. Я сильно встревожился, но, увидев англичанина, стирающего в море свою одежду, попросил его помочь мне постирать мой холст. В эту минуту подошел шпион и, встав на скале, высившейся прямо над нами, стал смотреть, что мы будем делать. Тогда я выжал холст и расстелил его прямо перед ним для просушки; он постоял немного и ушел. Но я еще не избавился от подозрений и, когда мой парус просох, отнес его в город. Этот случай очень напугал моих товарищей. Но мы продолжали подготовку к побегу и раздобыли немного еды и наполнили два бурдюка свежей водой.

Все это время я регулярно посещал моего господина, вел переписку и отдавал ему то, что он требовал, а сам тем временем тайно обратил все свои товары в деньги и, положив их в чемодан с двойным дном, вверил его попечению мистера Спрета, которые преданно их сохранил.

Мы решили собрать лодку на холме, расположенном в полумиле от города, рассудив, что отсюда сможем заранее увидеть приближение врага. Когда лодка была собрана и обтянута холстом, четверо моих товарищей отнесли ее к морю, где, раздевшись догола и сложив в нее всю нашу одежду, мы отвели ее в море на такое расстояние, пока могли еще чувствовать под ногами дно, опасаясь, что у берега ее могут повредить камни и скалы. Но, забравшись в нее, мы обнаружили, что ошиблись в расчетах. Лодка погрузилась в море до бортов и чуть было не утонула. Надо было что-то срочно придумать. Наконец, один из наших товарищей, испугавшись предстоящего плавания, решил остаться, заявив, что лучше терпеть мучения на земле, надеясь когда-нибудь выйти на волю, чем утонуть в море. Тем не менее лодка по-прежнему была перегружена, и мы решили, что выходить на ней в море опасно. Но тут еще один наш товарищ сошел на берег, борта лодки поднялись, и мы рискнули отправиться в путь.

Попрощавшись с нашими товарищами, которые оставались в плену, и пожелав им счастья, насколько это было возможно в рабских условиях, и выслушав их пожелание продержаться подольше, ибо они не сомневались, что мы идем на верную гибель, мы 30 июня 1644 года вышли в море. Эту ночь я не забуду никогда. Наша команда состояла из Джона Энтони, Уильяма Адамса, Джона Джефса, Джона-плотника и меня самого. Мы отправились в море без руля, такелажа и компаса. Четверо из нас непрерывно трудились на веслах, а пятый в это время вычерпывал воду, которая просачивалась сквозь холст. Мы прилагали все силы, надеясь за ночь отойти подальше от ненавистного берега, но, когда рассвело, мы все еще находились в пределах видимости алжирских кораблей в гавани и с дороги. Впрочем, наша лодка была очень маленькой и едва возвышалась над поверхностью воды, так что мы надеялись, что ее не заметят или посчитают целью, не стоящей захвата.

Мы еще не раз имели случай убедиться в плохой подготовке нашего похода, ибо хлеб, который постоянно находился в соленой воде, стал совершенно несъедобен, а дубленые шкуры бурдюка придавали воде тошнотворный вкус. Но пока хлеб не размок окончательно, мы его ели; нам удалось растянуть его на три дня, но потом лютый голод – самый ужасный из всех видов смерти – заглянул нам в лицо. Морская вода, которой мы пытались утолять жажду, только разжигала ее; кроме того, к нашим несчастьям добавилось еще несколько. Некоторое время ветер дул нам в лицо; нам приходилось грести не переставая, чтобы лодку, которая почти не продвигалась вперед, хотя бы не относило назад. Солнце палило неимоверно, и наши мучения были невыносимы. Нас спасало только то, что человек, который вычерпывал воду, поливал ею наши тела. Из-за палящего солнца и соленой воды наша кожа сплошь покрылась волдырями. Днем мы гребли совершенно голыми; ночью натягивали на себя рубашки и накидки. Больше ничего у нас не было – надеясь облегчить лодку, мы оставили всю свою одежду на берегу.