Новую информацию от «Аленского» (опять инициатива принадлежала агенту!) Кулябко получил в ночь на 1 сентября, и события вступили в завершающую фазу. По свидетельству начальника Киевкого охранного отделения: «В ночь на 1 сентября Богров пришел в отделение (создается впечатление, что у киевской охранки вообще не было конспиративных квартир! – Авт.) и сначала письменно, а потом в личном разговоре со мной заявил, что у него в квартире ночует приехавший Николай Яковлевич (обращает на себя внимание, что пришел Аленский с письменным донесением. Хотя было очевидно, что если бы «Николай Яковлевич» действительно находился у Богрова, тот вряд ли бы решился писать информацию в охранку дома. – Авт.), имеющий два браунинга, а приехавшая с ним девица Нина Александровна поселилась на неизвестной квартире и имеет у себя бомбу Из разговора с Николаем Яковлевичем он убедился; что покушение готовится на Столыпина и Кассо и успех такового вполне обеспечен. Что же касается Нины Александровны, то таковую Богров обещался указать при посещении ею его квартиры 1-го сего сентября между 12 и 1 часом дня. Ввиду таковых сведений наблюдение за квартирой Богрова было усилено».

А вот следующая фраза из информации» Аленского» обращает на себя особое внимание: «Вместе с тем Николай Яковлевич заявил, что благополучный исход их дела несомненен, намекая на таинственных высокопоставленных покровителей».

Богров впервые упоминает о том, что у террористов есть «высокопоставленные покровители». Какую цель он этим преследовал? Ещё больше запутать и запугать охранников (если предположить, что они действительно запутались в происходящем) или в потоке дезинформации блеснула крупинка правды?

Богров заявил, что ему необходим билет на вечернее представление в городской театр, обосновав это тем, что боевики настаивают на выполнении данного ими поручения о «выяснении примет». И опять Кулябко не замечает (или не хочет замечать) саму абсурдность поручения.

В заключение стоит привести мнение Костюка как о привычке Кулябко проводить встречи прямо в охранном отделении, так и о том, что за «Аленским» не было установлено наружное наблюдение. Даже малообразованному филёру было понятно, что Кулябко не предпринимает очевидно необходимых в сложившейся ситуации действий: «Я прошу Вас записать моё мнение относительно того, что за Богровым не было поставлено наблюдение; с одной стороны, это правильно, а с другой стороны, неправильно. Правильно потому, что, наблюдая Богрова, филёры неоднократно могли завести его в охранное отделение, куда «Аленский» часто ходил, и это было бы провалом сотрудника. С другой стороны, неправильно потому, что сведения, которые давал Богров, были очень важны и в то же время неопределённы, наблюдение за ним самим могло многое выяснить и необходимо было проверить его и его деятельность. Конечно, если бы Богрову указана была конспиративная квартира, то никакого провала бояться не было оснований, если бы даже Богров и состоял под наблюдением, но таковая ему указана не была, хотя такие квартиры и имелись в распоряжении отделения. Почему начальник отделения не указал ему такой квартиры, я решительно не понимаю (как уже указывалось, так приказал Курлов. – Авт.); объясняю это исключительно спешностью дела».

Костюк только не договаривает, что значительно более опасно, когда секретного сотрудника входящим или выходящим из здания охранного отделения видят не филёры, а революционеры или даже просто посторонние люди.

После получения последней информации Аленского Кулябко впервые сообщил (Курлов и Спиридович тоже ранее и не подумали этого сделать) председателю Совета министров о готовящемся на него покушении, дав при этом ценную рекомендацию «не ходить по городу». Мысль хотя бы предоставить Столыпину дополнительную охрану ему почему-то в голову не пришла. Всё ограничилось заменой открытого автомобиля на закрытый, что заведомо было бесцельным мероприятием, особенно в случае использования бомбы.

При этом начальник охранного отделения не соизволил поехать к премьеру лично и сделал сообщение через офицера столыпинской охраны. Как свидетельствовал личный секретарь премьера Всеволод Владимирович Граве: «31 августа в 12 час. ночи Кулябко позвонил к капитану Есаулову и сообщил ему, что располагает весьма ценными сведениями о готовящемся на Петра Аркадьевича покушении. Есаулов попросил приехать Кулябку немедленно к нему, но тот ответил, что он занят службой и приехать сейчас же не может, но приедет на другой день в 6 часов утра (готовится покушение на премьера, а начальник охранки говорит, что у него есть дела поважнее! – Авт.). Утром Кулябко явился к Есаулову и рассказал, что у него есть агент очень верный и давно ему известный, который ему сообщил, что в Киев приехал и остановился у него, агента, на квартире очень опасный революционер, имеющий при себе 2 браунинга, и что в Киев также приехала какая [-то] неизвестная ему, агенту, террористка с бомбой. По словам Кулябко, в этот день между 12 и часом дня должно было произойти на квартире его агента совещание последнего, революционера и женщины, носящей кличку «Нины Александровны».

На этом совещании, по словам Кулябко, должен был обсуждаться вопрос об убийстве П. А. Столыпина или министра народного просвещения Кассо. Фамилию агента Кулябко не называл, но уверил Есаулова, что им приняты меры к охране министров (как уже указывалось, меры свелись к замене автомобиля. – Авт.), что квартира агента, в которой будет совещание, находится под наблюдением и оба приехавшие террориста будут своевременно арестованы.

Эти сведения Есауловым были [переданы] П. А. Столыпину, который сказал, что это всё вздор, что он не верит этим измышлениям охранников и что генерал Курлов ему об этих сведениях агентуры не сообщал (хотя обязан был это сделать немедленно. – Авт.).

В этот же день через несколько времени после доклада Есаулова генерал Курлов позвонил по телефону П. А. Столыпину и рассказал ему то же самое, что уже было сообщено Кулябкой Есаулову (явно из-за того, что уже узнал о докладе Кулябко. – Авт.)».

Как видим, даже не зная подробностей, Столыпин увидел надуманность всего дела. Аналогичное мнение он высказал и министру финансов, который впоследствии вспоминал следующее: «На мой вопрос, почему он предпочитает закрытый экипаж открытому в такую чудную погоду, он сказал мне, что его пугают каким-то готовящимся покушением на него, чему он не верит, но должен подчиниться этому требованию.

Меня удивило, что он приглашает меня в свой экипаж как бы для того, чтобы разделить его участь. Я не казал ему об этом ни слова, тем более что был уверен: у него и мысли не было о какой-либо опасности».

Столыпин, вероятно, был уверен, что его запугивают несуществующей опасностью террористического акта, чтобы показать активную работу охранного отделения, и поэтому не отнёсся к тревожной информации всерьёз. Впрочем, если бы он даже и поверил – в дальнейших событиях это ничего бы не изменило. Единственным шансом сохранить жизнь являлся полный отказ от участия в торжественных мероприятиях, что Столыпин заведомо посчитал бы для себя унизительным.