Бальзак не знает, что, когда обращает к Еве эти патетические послания, та, сообщая о выкидыше сестре, сказала только одно: «Спасена!» И на самом деле, пока Оноре носит траур по своему несостоявшемуся отцовству, радуется счастливому избавлению. Теперь ей хочется вернуться в Верховню. Он взбешен – любимая в который раз отдалится от него. И так ее ответы приходят все реже. В его обращениях к ней – печаль, тихая настойчивость виноватого человека: «Пишу тебе урывками, глядя на огонь и думая о тебе, бросая взгляд на заголовок „Вотрен“ и лежащие передо мной чистые листы, на гранки „Крестьян“, и все время спрашиваю себя: почему нет писем? Чем она занята? С ней ли все еще дети? Или она одна? Нужен ли я ей?.. Господи, как я люблю тебя! Я чувствую тебя частью моей плоти, моего сердца, моей души, моей жизни, ты для меня – все». Чтобы позабавить, рассказывает, как встретил старого своего друга госпожу де Кастри, которая, хотя уже «одной ногой в могиле» и похожа на «труп, который заботится об одежде», все еще продолжает злословить. Узнав невесть как, что Оноре купил особняк на улице Фортюне, не удержалась, чтобы не прошипеть: «Говорят, дом ужасен!» – «Ужасен, ответил я, – продолжает Бальзак. – Напоминает казарму. Перед ним садик длиной в тридцать шагов и шириной в один. Похоже на тюремный двор. Но чего вы хотите? Я обрел здесь одиночество, тишину, и все обошлось так дешево». Заканчивая, признается Еве: «Действительно, внешне домик Божона не слишком привлекательный, к тому же, как я говорил тебе, не стоит слишком высовываться, покупка станет выгодной лишь после приобретения участка земли впереди и сбоку. Но это возможно только по приезде госпожи».

Зачем расписывает Ганской преимущества улицы Фортюне, неужели действительно рассчитывает на ее приезд? Сообщает о новых и новых достоинствах дома, но при этом опасается, как бы его хозяйственная деятельность не показалась ей чересчур смахивающей на помешательство: «Ты, должно быть, веселишься, видя, как великий автор великой „Человеческой комедии“ увлекается меблировкой и прочими схожими делами, без конца повторяя одно и то же и постоянно возвращаясь к подсчетам, словно лафонтеновский сапожник со своими экю. Но, как ты хочешь, котеночек, в этом – мы оба… Сейчас я сражаюсь ради нас и нашего счастья». И когда ему кажется, что, наконец, убедил свою корреспондентку заглянуть в Париж, та вдруг заартачилась: он кажется ей таким безответственным! Но теперь Оноре считает недостаточным иметь один только дом в столице, вновь возвращается к вопросу о замке Монконтур: «У нас будет и Божон, и Монконтур, – с невинным видом сообщает он. – Домик в Париже, маленький замок в Турени». Где взять деньги? В любом случае на нее рассчитывать не приходится, Ганская недвусмысленно заявила об этом. Бальзак отвечает градом цифр, из которых следует, что, во-первых, со дня на день он станет членом Французской академии, а это принесет приличное жалованье, во-вторых – продаст «Человеческую комедию», которая год от года будет обрастать новыми романами, и, следовательно, станет одним из богатейших людей Франции. Как только Ева поселится с ним в Париже, станет писать вдвое быстрее, лучше и, стало быть, заработает вдвое больше денег.

И вдруг, о чудо! Ева решает тронуться с места, провести два месяца во французской столице, а потом отправиться на Украину, к детям. Два месяца! Да это вечность! Бальзак рассыпается в благодарностях за неожиданную милость и с новыми силами бросается к своим рукописям. В мгновение ока готово «Последнее воплощение Вотрена», не по дням, а по часам продвигается «Кузен Понс», который должен уравновесить «Кузину Бетту» (они выйдут под общим заголовком «Бедные родственники»). Это история Сильвена Понса, музыканта без средств, жалкого нахлебника, которого богатое семейство презирает и отталкивает, пока однажды с удивлением не обнаруживает, что ему удалось собрать потрясающую коллекцию произведений искусства. С невероятным цинизмом и дьявольской изобретательностью родные разоряют его сокровища и доводят беднягу до смерти. Роман этот, как никакой другой, отражение самого Бальзака. Здесь его страсть к любопытным вещичкам, его бесконечная и безысходная любовь к Ганской, двусмысленные взаимоотношения с госпожой де Брюньоль, его детское простодушие перед недоброжелательностью и ловкостью окружающих. Это гимн собирателю, осуждение алчности буржуазии и размышления о старинных безделушках, ставших выгодным товаром в современном обществе. Автор остался доволен своей работой, приписывая успех Ганской, издалека вдохновлявшей его: «Здесь видна твоя помощь, твои чудеса. Поймешь ли ты, как я люблю тебя, до какой степени в тебе – моя жизнь? Не медли! Приезжай, приезжай, приезжай!» Он и раньше поторапливал ее: «Моя толстушка, добрая, нежная, сладострастная Ева! Соблаговолишь ли ты понять, что для твоего Норе ты – сама жизнь, соизволишь ли ты убедиться с февраля по конец апреля, за эти восемьдесят два дня, что ты – его единственное наслаждение, в тебе – вся его радость, сила, счастье… вся суть этого мучительного существования?» В начале февраля, уладив дела с газетами, писатель смог, наконец, присоединиться к Еве во Франкфурте. Он уже снял для нее квартиру на первом этаже особняка на улице Нев-де-Берри: гостиная, три спальни анфиладой и комната для прислуги. В ее распоряжении будет экипаж.

Бальзак выехал из Парижа четвертого февраля 1847 года, прибыл во Франкфурт шестого. Ева, воплощенное беспокойство, ждала его, сидя на чемоданах: ее пугала Франция, Оноре, будущее, она почти сожалела, что согласилась на путешествие. На него и на прочие расходы выделено было семь тысяч франков. Теперь эта сумма казалась ей огромной. Бальзак успокаивал: в Париже они будут экономить, никаких выходов в свет, никаких встреч, обедать – дома. Ему не терпелось показать свое творение – дом на улице Фортюне, образец комфорта и элегантности. Он ожидал возгласов восторга. Но с первых же шагов Ганская была разочарована: как можно было потратить столько денег на этот сарай, фасад которого больше всего напоминает складской? Зачем все эти инкрустации, мрамор, бронза, безделушки, которые только подчеркивают уродство целого. В комнатах холодно, окна закрываются плохо. Каждая мелочь – ничтожная показуха, пыль в глаза! Как будто вы в лавке старьевщика! Критика любимой сразила Бальзака. Столько надежд связывал он с их гнездышком, а та, что должна была бы похвалить его или, по меньшей мере, поблагодарить, осуждает! Защищаясь, говорил, что работы еще не завершены, пока это только стройка, откуда не убран мусор, с рабочими по углам. Графиня была неумолима – Оноре совершил чудовищную глупость! В который раз! Больше от нее ни су на устройство чудовищного дома, в котором невозможно жить. Что ж, он возьмет это на себя, найдет способ оплатить сам. А когда все будет закончено, Еве придется признать, что для нее приготовлен настоящий дворец и что в который раз ему удалось справить славное дельце.

Ганская провела в Париже несколько недель. Бальзак, забросив работу, гулял с ней по улицам, ходил по магазинам, музеям, водил в рестораны, Оперу, Варьете. Но по взаимному согласию они избегали показываться в гостиных друзей. Почти никто не нарушал их уединения. В апреле Оноре отвез Еву во Франкфурт и вернулся в отчаянии от одиночества, которое его ожидало, тем более что возникли новые осложнения. Пообещав Ганской окончательно избавиться от госпожи де Брюньоль, он наткнулся на агрессивное сопротивление своей «служанки». Бальзак рассчитывал смягчить ее семью тысячами франков и табачной лавкой или разрешением на торговлю марками. Теперь она настаивала на большем: рассвирепев, что не получила пока никакой компенсации, переписала двадцать четыре письма Евы из числа самых компрометирующих, в частности, где речь шла о беременности и выкидыше, и угрожала отправить дочери и зятю Ганской, а может быть, и русским властям, вызвать тем самым скандал, который навсегда испортил бы репутацию ее «соперницы» и даже способствовал бы выдвижению против нее обвинения в незаконном аборте. За молчание госпожа де Брюньоль требовала тридцать тысяч франков. Но впрямь ли она удовлетворится этим? Уступить шантажу значит спровоцировать новые требования. Поверенный Гаво советует вести переговоры. Бальзак предлагает пять тысяч наличными. Слишком мало! Он обращается к комиссару полиции, который сурово говорит с госпожой де Брюньоль, не исключая варианта тюремного заключения за кражу документов. Подобная перспектива заставляет ее отступить. Теперь Оноре жаль свою помощницу. Неужели он действительно мог любить ее и вызвать тем самым ревность госпожи Ганской? Влюбленная женщина способна на любое безумство, на любую низость. Не лучше ли замять дело, чем несчастная предстанет перед судом и процесс этот неизбежно привлечет журналистов, которые не упустят возможности посмеяться над ним. Перед лицом опасности Бальзак пишет Ганской: «Карга… хочет… устроить тебе неприятности в Польше… Котеночек мой, защищай наши две жизни с настойчивостью и отвагой, как я попытаюсь защитить здесь». Тем не менее отказывается применить «постыдное» средство, к которому советует прибегнуть Гаво, что могло бы заставить виновницу раскаяться: «Я сказал ему, что следует быть благородными со всеми, даже с воришками, и если не будет суда, моя совесть сама осудит меня». И заключает: «Я не вздохну спокойно, пока у меня не будет твоих писем». Вместо того чтобы провести обыск у госпожи де Брюньоль, Оноре сам идет к ней, пытается смягчить напоминанием о семи годах, прожитых ими бок о бок. Та согласна вернуть копии только в обмен на пять тысяч франков. «Дело с каргой будет улажено за дополнительные пять тысяч франков, которые я дам ей, чтобы письма вновь оказались у меня, – радостно сообщает он Еве. – Это сейчас обсуждается, как только все закончится, я снова обрету так нужное мне спокойствие и здоровье». Месяц спустя: «Я был у нее, она вернула мне письма, сказав при этом, что любит меня больше жизни и мысль оказаться у меня в немилости убивает ее. Я был прав, призывая пойти на соглашение, иначе это обошлось бы гораздо дороже, а так, ввиду ее бедности, она примирится и с простой подачкой в несколько тысяч франков. Но внутренне я говорил себе: она отдает не все! Что-то оставила себе! Так и есть, не хватает трех писем. Три или двадцать четыре – одно и то же. Но я получу и их. Не для того я затеял дело… Все это лишает меня желания заниматься литературой, я не делаю ничего. А должен работать по десять-двенадцать часов в день, чтобы заработать необходимые мне шестьдесят тысяч франков». Когда все письма Ганской оказались в его руках, графиня потребовала, чтобы он сжег их. Скрепя сердце Оноре соглашается на это аутодафе. Наблюдая, как горят свидетельства их долгой связи, чувствует себя так, словно присутствует при самоубийстве любовников.