Теперь необходимо выполнить все намеченное. Для начала он решает перебраться с улицы Басс на улицу Фортюне. Само по себе это не так уж плохо, но хлопоты превосходят все ожидания: столько рукописей и книг надо упаковать. Это не просто смена места жительства, перемена образа жизни. В новом доме сам расставляет милые сердцу безделушки, пытаясь оживить и согреть жилище, в котором так не хватает женского присутствия. Во время своего визита Ева взяла с него обещание ничего больше не покупать. Но надо оборудовать кухню, буфетную, не упустить выгодных предложений антикваров. Например, нельзя не поддаться искушению и не купить комод, принадлежавший когда-то Элизе Бонапарт, сестре Императора, – за четверть стоимости, всего-то четыреста франков. Зато вещь уникальная, оригинальная, поистине королевская. И потрясающие каминные принадлежности – пара канделябров за сотню франков. «Это последнее приобретение, – уверяет он Еву. – Я нисколько не жалею о последней купюре в тысячу франков, потраченную на дополнительную меблировку, никак нельзя было смириться с отсутствием вещей самых необходимых. Это как если бы я остановился на полпути». Несмотря на все уверения, покупки не кончались, госпожа Ганская из Верховни напрасно ругала не в меру расточительного жениха. Таяло и ее «сокровище» – акции Северной железной дороги каждую неделю падали в цене на бирже, а Бальзак был слишком занят устройством своего быта, чтобы писать и заключать новые договора. Все это сказывалось на его настроении. Мысли были только о том, где будет выигрышнее смотреться китайская ваза и где лучше пристроить люстру. «Я похудел, – сообщает он Еве, – меня ничто не интересует. Я начинаю ненавидеть этот пустой дом, в котором все задумано для той, которой нет». Оноре обещает работать над романами не покладая рук, если только она хочет видеть его на Украине. В какой-то момент опять думает вместе с кем-нибудь написать пьесу, продолжение «Тартюфа» Мольера, назвать ее «Оргон». Но эта комедия должна быть в стихах, следовательно, необходимо участие поэта. Предупрежденный заранее Теофиль Готье отказывается приложить к этому руку. Бальзак решает довольствоваться второстепенными писателями: «Я подумал доверить один акт Шарлю де Бернару, два – Мери, еще два – двум поэтам наподобие Граммона». Проект остается только проектом, решительно в деле зарабатывания денег можно полагаться только на себя. Но сколько бы он ни поглощал черного кофе, мозг отказывается работать. Временная усталость или конец его творческих возможностей?

Эмиль де Жирарден недоволен тем, что «его» автор никак не предоставит окончание «Крестьян» – романа, который ему совершенно не нравится. «Я печатаю „Крестьян“ только потому, что нам надо уладить финансовые дела, иначе я бы ни в коем случае не стал их публиковать, – грубо заявляет он. – Если вам не составит труда вернуть „La Presse“ выданные вам в качестве аванса деньги, я с радостью откажусь от „Крестьян“. Бальзак, негодуя, отвечает: „Не соглашусь с вашим мнением – моя рукопись, мое произведение кажутся мне превосходными… Время покажет, как не правы те, кто считает его плохим“. На сей раз это был откровенный разрыв с Жирарденом. Перед Бальзаком захлопнулась еще одна дверь, что он подтвердил в письме к Ганской: „Крестьяне“ в „La Presse“ не появятся. Между Жирарденами и мной все кончено, и я испытываю искреннее удовлетворение». К счастью, во Франции есть и другие издания. Пусть Ева не беспокоится – проблем с тем, куда пристроить свою прозу, у него не будет никогда.

Да и совсем другие заботы у него – найти честных, вышколенных слуг. Бывший слуга, Милле, больше его не устраивает, он находит ему замену – эльзасец Франсуа Мюнх станет и портье, и кучером госпожи Оноре де Бальзак. По совету своей кухарки – итальянки Занеллы, «тихой, заботливой, спокойной и честной», нанимает горничную пятидесяти лет, белошвейку. «Она бельгийка, набожная… не легкомысленная», – спешит он уточнить Еве. Трое слуг за девяносто франков в месяц, плюс еда и экипаж, в год это составит двенадцать тысяч франков. Но тут Занелла совершает страшное преступление – в отсутствие хозяина предлагает соседу посмотреть дом. Подобная неделикатность возмутила Бальзака, подумавшего было уволить виновницу. Зато он с распростертыми объятиями встретил старшую сестру Ганской Алину Монюшко: та непременно хотела знать, что великий человек приготовил для Евы. Она была очарована, ее снедала зависть: «Что Верховня по сравнению с этим восхитительным домом! Я никогда не видела ничего подобного!» Монюшко уходила уверенная, что Бальзак скрывает истинное положение дел, что он – миллионер.

Это завистливое восхищение несколько утешило Оноре, ведь избранница-то не выказала ничего, кроме пренебрежения. Теперь его беспокоило еще и здоровье – он подозревал у себя «гипертрофию сердца». Энергии лишала, конечно, не она, а безразличие Евы, которая не сочла нужным отреагировать на его страдания. Говорит, что боится Парижа. Почему тогда так упорно сопротивляется его приезду в Верховню? Если жить с оглядкой на мнение окружающих, можно потерять счастье. И раз сама Ганская не понимает его, Бальзак обращается к ее дочери и зятю: умоляет замолвить за него словечко, объяснить «государыне», какая будет польза от его пребывания на Украине. «Ваша дорогая матушка пишет мне очень редко и запрещает мне приезжать на Украину. И то, и другое кажется мне лишенным всякого смысла… Я так привык к вам троим, что жизнь мне стала невыносима, ничто не может развлечь меня. Я словно пес без хозяина, который хочет только, чтобы тот был у него». Ему необходимо делить с Евой жизнь, он вновь подумывает обратиться к царю, описать свои несчастья, получить разрешение на натурализацию и, таким образом, право жениться на вдове господина Ганского. Бальзак делится этим замыслом с Анной: «Мой дом мне отвратителен, литература кажется пресной, я сижу сложа руки, когда должен работать. Так у меня возник план продать дом и все барахло… устроиться на Украине учителем французского, танцев и хороших манер… Я бы поехал в Петербург попроситься на службу к Его Величеству, может, в полицию на Украине». Какова доля шутки в этом стремлении к добровольной ссылке? Несомненно, не знает сам. Его гложет одна мысль: бежать из Парижа, сменить воздух, режим, читателей, возродиться в сиянии Ганской. Он готов отказаться от самых своих тиранических, самых дорогостоящих капризов, только бы Ева приняла его в своем русском раю: «Я сделаю все, что вы мне прикажете. Для меня не существуют больше торговцы всякой всячиной, я никогда больше ничего не куплю». Оноре настаивает, что присутствие рядом с Ганской такого мужчины, как он, готового встать на ее защиту при любых обстоятельствах, настоятельная необходимость. Будущее Европы представляется ему трагическим. Худшее из зол – пропаганда коммунистических идей, которые подстрекают народ к бунту: «Я предвижу великие опасности для вас, и мне становится страшно, спрашиваю себя, хватит ли вам времени осуществить все вами задуманное. Полагаю, что пламя распространится быстро… Вы даже представить себе не можете, что такое коммунизм, доктрина, предполагающая перевернуть все вверх дном, поделить все, включая продовольствие и товары, между людьми-братьями. Вы знаете, что я думаю о насилии, но подобные апостолы, готовящие всеобщее потрясение, заслуживают только смерти. Социализм волнует Швейцарию, волнует Германию, он всколыхнет Италию, и мы увидим много всего».

Наконец, под напором Анны и Георга Ганская смягчается: она все еще не говорит «да», но уже не говорит «нет». Ладно, пусть уж приезжает, раз ему так хочется! Бальзак готов подчиниться немедленно, но разом бросить дела не может. Чтобы порвать с Парижем, требуется время. Поверенный Гаво, видя, как Оноре мучается, говорит: «Уезжайте, вы еле живы!» – «Правда, – признается Бальзак Еве, – я невероятно страдаю душевно и физически. Поймите, посреди этой бесконечной роскоши я уже месяц не ел хлеба… Я не в состоянии выудить хотя бы одну мысль, написать хотя бы одну строчку, хотя вовсю стремлюсь работать». Он пытается найти денег на путешествие, обращается к одному, другому. Издатель Ипполит Суверен дает четыре тысячи франков в обмен на вексель, обеспеченный пятнадцатью акциями Северной железной дороги. Бальзак отправляется за визой, но мысленно уже в пути: «Поймите, я увижу вас, вас, – пишет он Ганской, – я буду счастлив как минимум два месяца!.. Только опасаюсь, что уже никогда не уеду, и мы продадим дом на улице Фортюне, чтобы остаться в Павловске, забыв всех и забытые всеми».