Несмотря на то что за время, прошедшее между тем днем, когда он принял решение уехать в город вместе со своими компаньонками, и днем его отъезда в карете, он не успел получить никакого ответа от кузена, и хотя Пьер больше знал, чем ожидал его, все же он послал ему предуведомляющее письмо и не сомневался, что этот поступок в конце концов докажет свое благоразумие.

В тех, кто обладает природной решительностью, как бы молоды и неопытны в таких вещах они ни были, все большие неожиданные критические ситуации, кои просто ставят в тупик слабых и робких, в них же пробуждают всю их великодушную скрытность и учат их, как с помощью воодушевления выработать исключительные правила поведения, проявления коих в других людях – лишь результат долгой, богатой на разные испытания да трудности жизни. Одно из этих правил гласит, что когда по какой бы то ни было причине мы вдруг переходим из достатка в нужду или от чистой репутации – к запятнанной, то незамедлительно становится необходимостью не противоречить никому – по меньшей мере в зависимости от того, как далеко заходит обвинение, – из тех, кто прежде организовывал на высоком уровне обычную заботу о нас и у коих мы выпрашиваем какие-то весомые, жизненно важные одолжения, ибо они просто высмеют нас, вздумай мы пускаться во все разъяснения или оправдываться, а потому проворство, смелость, показное бесстрашие и вызывающее неповиновение должны отмечать каждый слог, который мы выдыхаем, и звучать в каждой строке, которую мы пишем.

В своем предуведомляющем письме к Глену Пьер сразу переходил к самой сути дела, и, возможно, это было кратчайшее из всех писем, кое он написал ему. Хотя, несомненно, такие оценки – неизменные истолкования главенствующего настроения или нрава человека в целом (поскольку или занемевший палец, или дурное перо, или скверные чернила, или дрянная бумага, или расшатанный стол могут вызвать всякого рода изменения в тексте), однако в нашем случае почерку Пьера просто пришлось подтвердить и подкрепить сам дух его сообщения. На большом листе бумаги слова были написаны размашистыми и торопливыми строчками, не больше шести – восьми строк на странице. И, словно ливрейный лакей высокомерного посетителя – какого-нибудь графа или герцога, – который объявляет о появлении своего господина оглушительным стуком в дверь, в такой манере и Пьер обратился к Глену, своим размашистым, решительным и небрежным почерком давая понять, какого сорта человек стоит у дверей.

В момент сильного переживания удивительная краткость нисходит на язык и перо; и те выражения, кои приходят на ум в это время, – отчетливо опасные и быстрые, как непрерывно стреляющие пушки, кои в какой-то другой, спокойный или невозмутимый, час требуют значительного времени и сил на выражение в словах.

Не здесь, не сейчас узнаем мы точное содержание письма Пьера, чтобы избежать повторения, кое сослужило бы плохую службу уже озвученным идеям. И несмотря на то что угроза повтора – истинная продолжительная пытка для иных серьезных умов, и, несомненно, это их слабость, и хотя ни один мудрец не станет дивиться на честного Вергилия, на смертном одре желающего сжечь свою «Энеиду», словно чудовищную кучу негодного хлама, все-таки немало ужасных тавтологий порою проскальзывает в речи сих завидных болванов, коих предубежденный Господь благословил, из всех прочих, неистощимым внутренним богатством тщеславия, и глупости, и слепого самодовольства.

Некие слухи о разрыве его помолвки с Люси Тартан, о его уже свершившейся женитьбе на бедной и одинокой сироте, о том, что в итоге его мать отказалась от него из-за всех этих событий, – такие слухи, писал Пьер своему кузену, будут, весьма вероятно, в гостиных его городской родни и друзей предшествовать его появлению в городе. Но он не намекнул ни словом о каком-либо возможном комментарии по поводу этих сплетен. Он просто-напросто, продолжая, писал, что теперь, хотя его жизненная фортуна – что была столь же общеизвестно изменчива, как военная, – была такова, что он в настоящий момент целиком зависит от своих собственных средств на жизнь, кои заработает для обоих – и для себя, и для своей жены, – а также для того, чтобы ненадолго поддержать девушку, кою он взял под свою опеку по самой благоприятной причине. Он собирался навсегда обосноваться в городе – не без неких, почти решенных планов о создании себе достаточного заработка, не пытаясь обратиться тайком ни к кому из их богатой и многочисленной семьи. Тот особняк, в коем Глен столь любезно предлагал ему прежде временно поселиться, будет для него теперь вдвойне и втройне желанным пристанищем. Но заранее нанятые слуги, и старинный фарфор, и старинное серебро, и выдержанные вина, и мокко теперь стали совершенно необязательными. Пьер просто займет место – совсем ненадолго – почтенного старого клерка и так надолго, насколько Глен в этом заинтересован, будет просто присматривать за особняком – до тех пор, пока его собственные планы не примут окончательную форму. Его кузен первоначально сделал свое предложение, самое щедрое из всех, приветствуя приезд предполагаемой молодой жены Пьера; и хотя другая леди заняла ее место у алтаря, все же Пьер выражает надежду, что предложение Глена по своей сути не было обращено только к одной определенной особе и сохраняет свою актуальность для любой юной леди, коя ответила согласием на предложение руки и сердца Пьера.

Поскольку единого узаконенного мнения в таком деле не существовало, Глен из расплывчатых пустых слухов не сможет судить, была ли настоящая миссис Глендиннинг столь подходящей партией для Пьера, как то неисчислимое множество других молодых леди, кои, возможно, подходили ему, по его мнению, – как бы там ни было, Глен увидит, что она готова заплатить ему искренней сестринской заботой и вниманием. В заключение Пьер писал, что он его и компаньонки выезжают немедленно и, вероятнее всего, прибудут в город через сорок восемь часов после получения им сего письма. Поэтому он умолял Глена убедиться, что в особняке все необходимое находится в полном порядке к их прибытию, что комнаты проветрены и отоплены, а также предупрежден достойный клерк о том, чего должен вскоре ожидать. Наконец, без каких-либо пестрых продолжений как «твой, искренне и сердечно, мой дорогой кузен Глен», он завершил письмо резкой и одинокой подписью «ПЬЕР».

I

Ночь застала их карету в пути.

Сельская дорога, по коей они ехали, вливалась в город, становясь замечательно широкой и извилистой улицей, большой оживленной артерией города для его малоимущих жителей. Безлунную ночь освещало всего несколько звезд. Это был тот час, когда ночь вступает в свои права, когда магазины уже закрываются на ночь и спина почти каждого прохожего, который попадает под неровный свет, льющийся из окон, говорит только о спешке, но не по делам, а домой. Хоть улица и была извилистой, никакой дорожный мусор не представлял из себя большой преграды на всем ее долгом и величавом протяжении; так что когда карета забралась на вершину длинного и очень ровного склона, который спускался по направлению к смутно видневшемуся центру города да открывавшемуся виду двух долгих параллельных цепочек мерцающих фонарей – фонарей, кои, казалось, были призваны не столько рассеять царящую мглу, как указать некую неясную тропу, ведущую через нее в какой-то более густой мрак, который царил за их пределами, – когда карета преодолела этот критический подъем, весь огромный трехгранный город на одно мгновение, казалось, смутно и печально открылся глазу.