– Иди домой, – посоветовала Лейла. – Иди домой и поспи, будет лучше, если твоя тайна уляжется.

Она взяла его за руку и повела к выходу. Когда они выходили из церкви, накрахмаленные шелковые капюшоны повернулись вслед за ними – женщины, прервав молитву, наблюдали их уход. «Присматриваясь, – думал Ноэл, – как мы идем…» Он вспомнил другой ряд, свечи, освещавшие глупцам дорогу к пыльной смерти. Позади него пламя свечей перемежалось с яркими солнечными лучами, струившимися внутрь сквозь большие мозаичные стекла.

Ноэл думал, каким станет мир, когда все люди превратятся в вампиров с детьми, которых будет нужно кормить. Как матери вскармливают своих детей, так и детям тогда придется вскармливать родителей. Это будет менее странный мир, чем представлялось в его необузданном воображении.

– Ты меня сейчас поцелуешь? – спросила Лейла, когда они стояли у церкви на жарком солнце.

– Да, – сказал Ноэл, обнимая ее, наверное, в последний раз. Привлек ее к себе, вспомнив, что делал это задолго до того, как она стала вампиршей и его любовницей, будучи еще девушкой, чужой в чужой тоскливой стране. Но не целовал ее тогда, дурачок… Тогда он был слишком горд, чтобы предложить свою кровь жаждущей вампирше.

Он поцеловал ее сейчас и сказал, что любит ее.

Но когда она в свою очередь сказала ему, что тоже очень любит его, подумал, что он еще глупее, чем был в давно прошедшей юности, потому что стал стар и нездоров, слеп и беспомощен и, однако, заставлял себя верить таким нежным словам, хотя их произнесло создание, прекрасное, как солнце.

– Я не могу сохранить себя, – прошептал Ноэл, – но хотел бы точно знать, что ты будешь в безопасности. Храни себя, прошу, ради тебя и меня, в твоих глазах и сердце все бессмертие, которое мне необходимо.

Лейла заплакала, опровергнув всех, утверждающих, что вампиры не могут плакать, и тех, кто верил, что не чувствующие боли не чувствуют жалости. Если бы Ноэл Кордери смог тогда глубже заглянуть в человеческую душу, он бы увидел: его любовница настолько полна сожаления и страдания, что их хватило бы на триста лет, эти чувства никогда не покинули ее полностью.

Морские сражения в защиту мятежного острова Мальта против объединенной мощи Галлии и Валахии разыгрались не в одном районе моря. Таких сражений было несколько, разбросанных по времени и месту. Крупнейшая битва произошла в трех – двенадцати милях к северо-западу от острова за день до вторжения.

Ветер, называемый островитянами «грегала» и классическими летописцами «евроклидон», дул сейчас поперек хода боевых галер. Их квадратные паруса были наполнены ветром в начале перехода, и капитаны, воспользовавшись этим, довели галеры далеко к западу, гребцы сейчас выбивались из сил, проходя самый трудный участок. Мальтийские парусники, оснащенные квадратными и треугольными парусами, лучше использовали ветер, однако сейчас их строй не позволял маневрировать. Хотя ветер был живой, каравеллы и галионы ордена Святого Иоанна не очень превосходили по маневренности вражеские корабли.

Самые большие галеры стояли отдельно друг от друга, с галионами и бригантинами между ними, размещавшимися так тесно, что весла разделяла дюжина ярдов. Капитаны знали: Валетта попытается пропустить свои корабли между вражескими рядами, убивая гребцов огнем бортовых орудий, и решили не допустить этого. Галеры разместили лучшие пушки на носы, там же абордажные мостки, и, хотя на их уязвимых бортах располагались только мушкетеры и весельные, они должны были защищаться от убийственных пушечных залпов умелыми маневрами и корабельной броней.

На «Спитфайре», в первой эскадре Валетты, Лангуасс стоял на мостике, примеряясь к зазорам между быстро приближавшимися вражескими судами. Он прикрывал глаза от солнца, подзорная труба для оценки положения была не нужна. Лейла, совершенно спокойная, стояла рядом. Лангуасс чувствовал такое волнение, какого не ощущал и в первые дни пиратства. Годы жизни вампира уменьшили силу его страстей, но не иссушили их совсем.

– Кровь Господня, дорогая, – сказал он ей, опустив руку, – сегодня многое против нас. Но как эти испуганные рыцари-вампиры сбились в кучу под палубами, ожидая бурю, которую мы устроим!

Она не ответила, глядя на него строгими карими глазами, и уже только этот взгляд воодушевлял. Она выглядела молодо, больше похожая на освобожденную им удивительную девушку-рабыню, чем на стройную степенную женщину, какой она стала до прихода к Кантибху, чтобы выполнить просьбу Ноэла Кордери и обеспечить собственное бессмертие.

Флоты быстро сближались, передовые суда рыцарей Святого Иоанна уже не могли отвернуть в сторону, хотя, повернув на запад, получили бы лучшую возможность маневра. Они должны были выпустить стрелы по вражеским артиллеристам, прорваться среди галер, проходя даже по их веслам. Во флоте империи было в шесть восемь раз больше судов, и Лангуасс знал, что их единственной надеждой было повредить вражеские суда так, чтобы разрушить их строй. Некоторые все равно доберутся до Мальты, но если растянутся вереницей, а защитники Валетты будут их успешно бить, тогда галеры не смогут собраться для атаки на Большую Гавань или для высадки войск в бухте Святого Павла.

Лангуасс прокричал приказы рулевым. Он не напрягал голос, шум ветра терялся в такелаже, и члены экипажа спокойно стояли по местам. Они уже пригнулись, зная, что первыми откроют огонь носовые орудия галер. Все хорошо знали свое дело, одни были с Лангуассом пиратами, другие – моряками или каперами. На борту находилось несколько мальтийцев, но основу экипажа составляли французы и англичане, три четверти из них Кордери превратил в вампиров.

– Эх, был бы мой Селим здесь, – пробормотал Лангуасс, посмотрев на Лейлу. – Как бы он радовался приближающейся рубке!

На «Спитфайре» по каждому борту располагался только один ряд легких бронзовых пушек. Это было небольшое судно по сравнению с флагманским кораблем Валетты, внушительных размеров родосской каракой, с двумя пушечными палубами на каждом борту и лучшими стальными орудиями флота. Флагман шел дальше вместе с большими галионами в надежде, что малые суда нарушат вражеский строй, небольшие корабли смогут уничтожать врагов по своему выбору.

Некоторые из идущих в кильватере Лангуасса судов были едва больше арабских дхоу и несли только легкие пушки на тумбах, которые испанцы называли эсперильями, но даже эти суда могли обстреливать гребцов на малых галеотах и нарушить корабельный строй. В этом случае галеры могли мешать друг другу, помогая атакующим. Если бы на веслах сидели только рабы и осужденные, они были бы слабы для драки, но Лангуасс хорошо знал, что Дракула и Ричард искали во всей Испании и Италии сильных наемников, которые под огнем будут лишь сильнее сжимать зубы.

Лангуасс взглянул вниз на волны, плещущие вокруг «Спитфайра», и пожелал, чтобы они были повыше.

Сильный шторм нанес бы больший вред врагу, чем все пушки его эскадры; но небо было ясным и безоблачным, а море голубым и ласковым.

Он опять посмотрел вперед, отыскивая нужный ему промежуток во вражеском строю, затем оглянулся на корабли своей эскадры, и вновь почувствовал волнение, туго сковавшее грудь. Став грабителем, он познал это волнение как род страха, но научился толковать как приятное возбуждение, тягу к крови. Сейчас она слилась с другой жаждой крови, и Лангуасс, облизав пересохшие губы, подумал о тех шлюхах, которые сотнями появлялись в Валетте и Мдине, предоставляя то, что требовали от них бравые мальтийцы.