– Мне кажется, я бы на части разорвал этого Тейса! – пробормотал Линли.

– Да, меня тоже преследует это желание, – признался доктор.

– Неужели человек способен на такое? Я просто этого не понимаю.

– Отклонение в поведении, болезнь. Тейса возбуждали маленькие девочки. Женитьба на шестнадцатилетней девушке – не на зрелой, с пышными формами шестнадцатилетней, а на субтильной, с задержкой физического развития – уже должна была бы насторожить, это очевидный симптом. Но он сумел скрыть свое отклонение под маской благочестивого прихожанина и любящего отца. Все это так типично, инспектор Линли. Мне просто неприятно обсуждать с вами, насколько это типично.

– И никто не подозревал? Это невероятно.

– Не столь уж невероятно, если представить себе ситуацию в целом. Тейс очень успешно создавал себе положительную репутацию в общине, а дочерей загонял в потайную жизнь, полную самообвинений. Джиллиан считала себя виноватой в том, что мать покинула отца, и старалась как могла компенсировать ему утрату, «сделалась мамочкой». Роберта верила, что Джиллиан удавалось угодить отцу и что она обязана делать то же самое. К тому же он наставлял обеих, читая им Библию и, разумеется, тщательно выбирая подходящие места и толкуя их на свой лад – они, дескать, всего-навсего выполняют дочерний долг, делают то, что предписал им Господь.

– Меня тошнит от этого.

– Конечно, тошнит. Это был больной человек. Смотрите, как развивался его недуг: сперва он выбрал себе в жены ребенка. С этой девочкой он чувствовал себя в безопасности. Угроза исходила от мира взрослых, а он получил шестнадцатилетнюю девочку, чье детское тело возбуждало его, и в то же время этот брак удовлетворял потребность Тейса в самоуважении и социальном статусе.

– Но в таком случае почему же он терзал своих дочерей?

– Когда Тесса, его девочка-жена, дала жизнь ребенку, Тейс получил страшное и неопровержимое доказательство того, что это существо, возбуждавшее и удовлетворявшее его желание, было вовсе не девочкой, а взрослой женщиной. Тейс боялся женщин, полагаю, именно женщины казались ему наиболее грозным воплощением взрослого мира, которого он так страшился.

– Она сказала, что он перестал с ней спать.

– Разумеется. Вообразите, какое унижение он испытал, если в какой-то момент оказался несостоятельным. И больше он не стал подвергать себя подобному риску. Зачем, ведь у него под рукой был беспомощный младенец, который мог доставить ему полноценное удовольствие и удовлетворение? Линли почувствовал, как сжимается его горло.

– Младенец? – хрипло повторил он. – То есть?..

Доктор Сэмюэльс прекрасно понял реакцию Линли и печально кивнул. Ему и это было давно уже знакомо.

– Думаю, что он насиловал Джиллиан еще в колыбели. Она помнит первый инцидент, когда ей было четыре года или пять, но маловероятно, чтобы Тейс ждал столько лет – разве что его вера помогла ему продержаться. Такое тоже возможно.

Вера. С каждым новым кусочком головоломки картина становилась все яснее, но тем сильнее становился гнев, который Линли едва мог сдержать. И все же он сделал над собой усилие.

– Ее ждет суд.

– Несомненно. Роберта поправится. Она сможет предстать перед жюри. – Доктор развернул свое кресло так, чтобы видеть группу людей, прогуливавшихся вместе в саду. – Но вы прекрасно понимаете, инспектор, что теперь, когда истина вышла на свет, ни один присяжный не признает ее виновной. Так что можно считать, что справедливость наконец восторжествовала.

Деревья, нависавшие на церковью Святой Екатерины, отбрасывали длинные тени, и внутри здания уже царил полумрак, хотя снаружи еще было светло. Сквозь цветные стекла окон, сквозь неистовый багрянец и пурпур витражей струился окрашенный кровью свет, растекавшийся по трещинам мозаичного пола. Статуи, перед которыми горели тонкие свечи, немо наблюдали за приближением инспектора Линли, Самый воздух казался здесь немым, мертвым. Подходя к исповедальне, сооруженной в эпоху Елизаветы, Линли почувствовал, как его пробирает дрожь.

Он отворил дверцу, ступил вовнутрь, опустился на колени и замер в ожидании. Непроницаемая тьма, вечное спокойствие. Подходящее местечко, чтобы поразмыслить о своих грехах, подумал Линли.

В сумраке скользнула решетка. Тихий голос пробормотал обычную формулу, молитву несуществующему Богу.

– Слушаю тебя, дитя мое.

До последнего момента Линли сомневался, сможет ли он заговорить: голос ему не повиновался.

– Он приходил сюда, к вам, – начал Линли. – Здесь, на этом месте он исповедовался в своих грехах. Вы давали ему отпущение, отец? Вы чертили в воздухе таинственные знаки, которые освобождали Уильяма Тейса от греха – Уильяма Тейса, который насиловал своих дочерей?! Что вы говорили ему? Давали ему свое благословение? И он выходил из исповедальни с очищенной душой, он возвращался домой, на ферму, и все начиналось сызнова? Так это было, отец?

В ответ он услышал лишь учащенное дыхание, тревожное, неровное – только оно и свидетельствовало о присутствии собеседника.

– А Джиллиан – она тоже исповедовалась? Или она была слишком запугана? Вы когда-нибудь говорили о том, что делает с ней ее отец? Вы пытались помочь ребенку?

– Я… – Казалось, голос священника доносится откуда-то издали. – Поймите, простите меня!

– Это вы и говорили ей? Надо понять, надо простить? А как же Роберта? Она тоже должна была понять и простить? Шестнадцатилетняя девочка должна была смириться с тем, что отец воспользовался ее телом, обрюхатил ее, а потом убил ее ребенка? Или насчет ребенка вы распорядились, отец?

– Я не знал о ребенке! Я ничего не знал! Я не знал! – Слова поспешно слетали с его губ.

– Но вы все поняли, когда нашли тело в аббатстве. Вы чертовски хорошо все поняли. Недаром в качестве эпитафии вы выбрали строку из «Перикла». Вы все прекрасно знали, отец Харт.

– Он… Он не исповедовался в этом.

– А что бы вы сделали, если бы он исповедался? Какую епитимью наложили бы на отца за убийство родной дочери? Ведь это было убийство. И вы знали, что это убийство.

– Нет! Нет!

– Уильям Тейс принес младенца со своей фермы в аббатство. Он не мог завернуть ребенка хоть в какую-нибудь тряпку, потому что она послужила бы уликой против него. Он бросил ребенка обнаженным, и ребенок умер. Как только.вы увидели младенца, вы сразу поняли, чей это ребенок и как он попал в аббатство. Вы написали шекспировскую цитату на его надгробье. «Убийство и разврат… неразлучны, как огонь и дым». Вы все прекрасно знали.

– Он сказал… после этого он поклялся, что он исцелился.

– Исцелился? Чудесное исцеление сексуального извращенца, произошедшее благодаря гибели его новорожденного ребенка? И вы в это поверили? Или – хотели поверить? Да, он исцелился. На его языке это означало, что он перестал спать с Робертой. Но – слушайте меня, отец, это на вашей совести, и, Богом клянусь, вы выслушаете меня до конца – на самом деле он вовсе не исцелился.