Распоряжение это, свидетельствуя о том, как далеки были севастопольские начальники от взаимных распрей, так часто появляющихся в подобных обстоятельствах, служило залогом доблестного будущего, ибо единодушие начальников порождает силу подчинённых.

Между тем на эскадре получены и приказ Нахимова о затоплении судов, и приказание, отданное мичманам, что истребление должно совершиться по сигналу, нарочно установленному. Это последнее приказание привезено на «Ростислав» в 8 часов утра, а в половине 9 часа, прочитав приказ о затоплении, на корабле этом открыли отверстия, прорубленные в подводной части, стали свозить с него багаж и провизию на берег, и контр-адмирал Вукотич 1-й явился к Владимиру Алексеевичу в то самое время, когда диспозиция войскам была решена — с донесением, что корабль «Ростислав» затоплен. «Как! — воскликнул Корнилов. — Кто вам велел?» — «Его Превосходительство Павел Степанович Нахимов». — «Это недоразумение, я сейчас всё улажу», — возразил Нахимов и бросился к двери. Настала минута, когда Корнилов явил всю энергию своего характера. Вспомнив, что транспорт «Кубань», наполненный скорострельными трубками и разными артиллерийскими снарядами, и брандеры «Кинбурн» и «Ингул», столь драгоценные для города в осадное время, только что затоплены именем Нахимова потому, что стоя в Килен-бухте, внизу 1-го и 2-го бастионов, они могли взрывом своим нанести вред прислуге орудий наших батарей, — как будто не было возможности отбуксировать эти суда из Килен-бухты — Корнилов подозвал меня и сказал: «Поезжайте ко всем командирам батарей и скажите им, что если хоть одна подводная пробка будет открыта без моего приказания, то я признаю командира того корабля за государственного преступника и в кандалах отправлю к Государю!» Исполняя приказание, я тотчас поехал на «Ростислав», и затем на другие корабли, кроме «Двенадцати Апостолов», на котором был Павел Степанович, и, передав слова Владимира Алексеевича, присовокупил, что во избежание недоразумений приказание о затоплении кораблей будет передано сигналом корабля «Великий Князь Константин»».

Как мы смогли убедиться, пресловутый нахимовский приказ вряд ли стоило называть «знаменитым», а потопление судов было приостановлено вовсе не потому, что «появилась слабая надежда» на отказ неприятеля немедленно идти на штурм, а потому, что эта мера была проявлением единоличной воли Павла Степановича, который сам, с явным облегчением, и отказался от её исполнения, когда с его плеч была снята колоссальная ответственность за судьбу Южной стороны. Но значимость, исключительная роль и ценность такой исторической личности, как Нахимов, только неизмеримо возрастает, когда читаешь о его здравом решении, высказанном им на совете того же дня. И нам необходимо подробнее остановиться на событии, так непростительно скупо описанном Жандром, тогда как именно день 14 сентября можно считать важнейшим рубежом; «четырнадцатым сентября исчерпало себя, иссякло окончательно меншиковское начало севастопольской обороны. Четырнадцатым — вступило в права корниловское — гражданское, патриотическое и народное — начало севастопольской эпопеи, которое с остротой гения воспринял и передал во всех севастопольских рассказах Л.Н.Толстой, а затем перенёс его и в «Войну и мир»» [155].

В корниловском «журнале» за 13, 14, 15, 16 и 17 сентября почти дословно повторяются такие фразы: за 13-е: «О князе самые сбивчивые слухи. Что будет, то будет, а надо брать меры, если князь отрезан и к нам опоздает»; за 14-е: «Но что будет, то будет. Положили стоять. Слава будет, если устоим, если же нет, то князя Меншикова можно назвать изменником и подлецом, впрочем, я всё не верю, чтобы он продал… О князе ни слуху, ни духу»; за 15-е: «О князе ни слуху, ни духу… Князь должен дать отчёт России в отдаче города. Если бы он не ушёл Бог весть куда, то мы бы отстояли. Если бы я знал, что он способен на такой изменнический поступок, то, конечно, никогда бы не согласился затопить корабли, а лучше вышел дать сражение двойному числом врагу… Вечер в чёрных мечтах о будущем России. Неужели все её войска похожи на армию князя Меншикова? А Меншиков состоит в числе лучших генералов!»; за 16-е: «…Бог да благословит и да подкрепит нас, и если бы князь Меншиков вместо того, чтобы потеряться после несчастной Альминской битвы, привёл бы войска в порядок на Северной стороне и решился бы, вместо разных стратегических маршей, защищать донельзя порт и город и оставил бы наш флот целым, с его командой и в его сфере, то, я уверен, мы не были бы накануне разрушений. Постыдно!»; за 17-е: «О князе ни слуху, ни духу…»

«Корнилов распустил по городу слух, главный смысл которого заключается в том, что Светлейший будто бы бежал со своими войсками из Севастополя, оставляя его в жертву неприятелю, и что теперь гарнизону предстоит изыскивать самому средства отстаивать родной город», — с возмущением и раздражением писал адъютант Меншикова А.А.Панаев, которому, штабному карьеристу под крылом князя, было не дано ни испытать, ни понять всё то, что двигало умом, сердцем и рукой Корнилова, оставившего эти горькие строки. Но кой-какая польза от его воспоминаний, опубликованных в 1877 году, всё же есть: иногда ненависть наперекор своей крайней субъективности проливает на события больше истинного света, чем самая полезная дружба, и Панаев, сам того не желая, подарил нам подробнейшее описание совета 14 сентября в отличие от преданного, но благоговевшего перед цензурой Жандра.