Однако в Рэйли высокий голубоглазый южанин сообщил мне что мой мешок отправлен на станцию назначения в Винтер-Парк.

– Благослови вас Боже, – сказал я, а он спокойно осмотрел меня с ног до головы еще раз.

Что же касается матери, другой такой на свете нет, это точно. Родила ли она меня только лишь для того чтоб малыш утешал ей сердце? Ее желание сбылось.

В это время она уже вышла на пенсию всю жизнь (начиная с 14-и лет) обтачивала обувь на фабриках Новой Англии а потом Нью-Йорка, получала свою пенсию и жила с моей замужней сестрой как нечто вроде горничной хоть и вовсе не была против домашней работы, для нее естественной. Чистая французская канадка родилась в Сен-Пакоме в 1895-м пока ее беременная мать гостила в Канаде приехав из Нью-Хэмпшира. Она родилась близнецом а ее ликующая толстенькая сестренка умерла. (О какой бы она была?) и мать умерла тоже. Поэтому положение моей мамы в мире было немедленно отрезано. Затем в 38 лет умер ее отец. Она ходила в прислугах у тетушек и дядюшек пока не повстречалась с моим отцом который был разъярен тем как с нею обращались. Отец мой покойник, а я сам бродяга, она же снова домработница у родни хоть в свои лучшие времена (Нью-Йорк в войну) она бывало зарабатывала по 120 долларов в неделю на обувных фабриках на Канал-стрит и в Бруклине, когда я бывал слишком болен или слишком печален, чтоб жить самостоятельно с женами и друзьями, и возвращался домой, она полностью содержала меня пока я тем не менее писал свои книги (безо всякой реальной надежды когда-либо их опубликовать, просто художник). В 1949 году я заработал около 1000 долларов на своем первом романе (аванс) но это так ни к чему и не привело поэтому теперь она жила у моей сестры, ее можно было увидеть в дверях, во дворе выносила ведро, у печки жарила мясо, у раковины мыла посуду, у доски для глажки, у пылесоса, все равно вся радостная. Подозрительная параноичка сказавшая мне что Ирвин и Жюльен дьяволы и погубят меня (вероятно правда), она однако большую часть времени радовалась как дитя. Все ее любили. Единственный раз когда у отца была причина пожаловаться на эту приятную крестьянскую женщину это когда она всыпала ему по первое число за то что он проиграл все деньги. Когда старик умирал (в 57 лет) он сказал ей, Мемер, как ее теперь называет мой племянник (сокращенно от grandemère[147]):

– Энжи, я никогда не представлял себе какая ты превосходная женщина. Простишь ли ты меня когда-нибудь за все плохое что я сделал вроде того когда меня по многу дней не бывало дома, и те деньги что я проиграл, те несколько жалких долларов что я мог бы потратить на тебя с какой-нибудь глупой шляпкой? —

– Да, Эмиль, но ты всегда давал нам хозяйственные деньги на еду и за квартиру.

– Да, но я проиграл гораздо больше на скачках и в карты и деньги что я отдавал просто так целой куче бичей – Ах! – Но теперь когда я умираю наверное, и вот ты работаешь на обувной фабрике, и Джеки вот тут обо мне позаботится, а я этого не стою, теперь я понимаю что потерял – все эти годы —

Как-то ночью он сказал что хотел бы покушать настоящей старой доброй китайской еды поэтому Мемер дала мне пять долларов и заставила проехать на метро всю дорогу с Озон-парка аж до самого Чайнатауна в Нью-Йорке купить китайской еды в коробках и привезти обратно. Па съел все до кусочка но его вырвало (рак печени).

Когда его хоронили она настояла на дорогом гробе, что меня так дьявольски разозлило, но дело не только в этом, хоть я на этот счет и не злился, она заставила перевезти его старое милое тело в Нью-Хэмпшир чтоб отпеть и похоронить его там рядом с его первым сыном, Жераром, моим святым братом, поэтому теперь, когда грохочет гром над Мехико где я пишу это, они до сих пор там, бок о бок, 35 и 15 лет как уже в земле, но я ни разу не приезжал на могилы зная что там лежат не Папа Эмиль или Жерар на самом деле, а только навоз. Ибо если душа не может вырваться из тела отдайте мир Мао Цзэдуну.

Я-то знаю лучше – Бог должен быть личным Богом потому что я знал множество того чего в текстах не было. По сути когда я поступил в Коламбию нас там пытались учить только Марксизму, но мне было до ноги. Я пропускал занятия и отсиживался у себя в комнате и спал в объятьях Господа. (Это то что диалектические материалисты называют «херувимскими наклонностями» или психиатры называют «шизоидными наклонностями».) Спросите у моего отца и моего брата в их могилах о наклонностях.

Я вижу как они склоняются к золотой вечности, где все восстановлено навеки, где на самом деле все что ты любил сведено целиком в Одну Сущность – в Единственную.

Теперь в канун Рождества мы все сидели потягивая мартини перед ТВ. Бедный маленький славный Дэви серый котик ходивший раньше за мной следом в леса Северной Каролины когда я с собаками удалялся туда медитировать, бывало значит прятавшийся у меня над головой на дереве, иногда сбрасывал вниз веточку или листик чтоб я его заметил, теперь стал ободранным кошаком ударился в загулы и потасовки а однажды его даже ужалила змея. Я пытался посадить его к себе на колени но он больше уже не помнил. (На самом деле мой зять все время вышвыривал его за дверь.) Старый Боб пес обычно водивший меня через леса полночными тропами, почему-то сияя белым, он теперь уже умер. Я думаю Дэви скучал по нему.

Я вытащил альбомчик и набросал Ма как она дремлет в кресле на полночной мессе из Нью-Йорка. Когда потом я показал рисунок одной подруге в Нью-Йорке та сказала что она выглядит очень средневеково – сильные руки, суровое спящее лицо, отдохновение в вере.

Однажды я притащил домой пятерых торчков в Мехико которые продавали мне дурь но все они оказались ворами, украли у меня мой скаутский нож, фонарик, «мурин» и «ноксиму»[148]пока я стоял спиной, хоть я и заметил но не сказал ничего. В одном месте их вожак стоял у меня за спиной, а я сидел, с добрых полминуты молчания, и за это время как мне пришло в голову он вероятно собирался ударить меня моим же ножом чтоб они смогли обыскать всю квартиру в свое удовольствие ища мои спрятанные деньги. Я даже не испугался, я просто сидел там наплевав, торча. Когда воры наконец ушли на рассвете один все хотел чтоб я отдал ему дождевик за 50 долларов, я сказал «Non» четко, наверняка, окончательно, добавив что мама меня убьет: «Mi madre, пух!» жестом показав удар в собственную челюсть – На что странный вожак сказал по-английски: «Значит ты чего-то действительно боишься».

На веранде дома стояло мое старое бюро с откидной крышкой где хранились все неопубликованные рукописи и тахта на которой я спал. Сидеть за старым бюро и смотреть было грустно. Вся работа что я сделал за ним, четыре романа и бессчетные сны и стихи и заметки. За ним я вдруг понял что работал так же прилежно как и любой другой человек на свете поэтому за что я себя упрекаю, наедине с собой или иначе? Святой Павел писал (Кор. 8: 10): «Для того я и пишу все эти послания заочно, чтобы на деле лично не употреблять строгости по власти, данной мне Господом к созиданию, а не к расстройству вашему».[149]