Я поблагодарил его и, считая себя достаточно уполномоченным в деле, где мне отводилась, по-видимому, главная роль, принял приглашение за всех; и обед был назначен на послезавтра, на три часа.

Остаток вечера прошел как обычно; но, когда я уже собрался уходить, официант (waiter) по секрету сообщил мне, что оба ямайца заказали довольно хорошую трапезу и распорядились, чтобы напитки были тщательно подобраны, поскольку они рассматривали свое приглашение как вызов – кто кого перепьет, и большеротый якобы сказал, что он и один может запросто уложить французов под стол.

Эта новость чуть не заставила меня отклонить приглашение на пир, поскольку я всегда избегал подобных кутежей, но сделать это, сохранив честь, было невозможно. Англичане стали бы кричать повсюду, что мы даже не осмелились явиться на битву, что одного их присутствия хватило, чтобы вынудить нас к отступлению; так что, хотя мы вполне сознавали опасность, все-таки последовали правилу маршала Сакса: «Раз вино налито – надо его пить».

Не обошлось, правда, без некоторой озабоченности, хотя, честно говоря, заботила меня вовсе не собственная персона.

Я рассматривал как несомненный факт, что был моложе, крупнее и сильнее устроителей нашего пира, так что мое физическое состояние, прежде избавленное от вакхических излишеств, должно было легко одержать верх над двумя англичанами, вероятнее всего источенными избытком спиртных напитков.

Если бы из четырех других участников пира я один устоял на ногах, меня наверняка провозгласили бы победителем; но эта победа, которая стала бы моей личной победой, была бы весьма ослаблена падением двоих моих соотечественников, которых унесли бы вместе с побежденными в гнусном состоянии, которое следует за таким поражением. Мне же хотелось уберечь их от этого унижения; в общем, я желал триумфа нации, а не отдельного человека.

Итак, я собрал у себя Фера и ля Массю и обратился к ним с суровой и категоричной речью, дабы сообщить о своих опасениях. Я посоветовал им пить понемногу, маленькими, насколько возможно, порциями и от некоторых стаканов уклоняться, когда я отвлеку внимание наших противников, а главное – есть помедленнее и сохранять немного аппетита в течение всего соревнования, ибо пища, смешанная с напитками, ослабляет их крепость и не дает им воздействовать на мозг с полной силой; наконец, мы съели, разделив между собой, тарелку горького миндаля, поскольку я слышал о его способности ослаблять силу винных паров.

Так, во всеоружии морально и физически мы отправились к Литлу, где нашли ямайцев, а вскоре был подан обед. Он состоял из огромного куска ростбифа, тушенной в собственном соку индейки, вареных корнеплодов, салата из сырой капусты и торта с джемовой начинкой.

Пили по-французски, то есть вино было подано в самом начале – очень хороший кларет, который тогда был там гораздо дешевле, чем во Франции, поскольку в Америку прибыли один за другим несколько кораблей с грузом этого вина и последние партии очень плохо продавались.

Г-н Уилкинсон и сам угощался на славу, и нас к этому приглашал, подавая пример; его друг был, казалось, поглощен исключительно содержимым своей тарелки, не говорил ни слова, смотрел искоса и криво усмехался.

Что касается меня, то я был доволен моими сообщниками. Ля Массю, хоть и наделенный довольно большим аппетитом, поклевывал свои кусочки, как кисейная барышня, а Фер время от времени ловко пропускал несколько бокалов, незаметно выливая вино в кувшин с пивом, который стоял на конце стола. Я со своей стороны противостоял обоим англичанам, и чем дольше тянулось застолье, тем больше я чувствовал в себе уверенность.

После кларета настал черед портвейна, после портвейна – мадеры, на которой мы задержались надолго.

Подали десерт, состоящий из масла, сыра, кокосов и орехов пекан[222].

Настала пора произносить тосты, и мы неоднократно выпили за королевскую власть, за свободу народов и за дамскую красоту; чокнулись с г-ном Уилкинсом за здоровье его дочери Марии, которая, по его заверениям, самая красивая особа острова Ямайка.

После вина появились крепкие напитки, то есть ром и водки – виноградные, хлебные, малиновые; а вместе с ними настал черед песен, и я понял, что дело становится жарким. От спиртных напитков я увильнул, попросив пунша, и Литл сам принес нам огромную чашу (bowl), наверняка приготовленную заранее, которой хватило бы и на сорок персон. У нас во Франции нет емкостей такого размера.

Это зрелище придало мне мужества; я съел пять-шесть гренков со свежайшим маслом и почувствовал, как ко мне возвращаются силы. Тогда я обвел испытующим взглядом все, что меня окружало, ибо все-таки начинал беспокоиться о том, чем все это закончится. Мои два друга выглядели довольно свежими; они пили, продолжая очищать от скорлупы орехи пекан. У г-на Уилкинсона лицо побагровело, глаза помутнели, он выглядел каким-то обмякшим; друг ямайца хранил молчание, но его голова была окутана парами, как кипящий котел, а огромный рот сжался в куриную гузку. Я прекрасно видел, что близится катастрофа.

И верно, г-н Уилкинсон встрепенулся, восстал и довольно громко затянул национальный гимн «Rule Britannia»[223]; но дальше так и не продвинулся: силы оставили его, он рухнул на стул, а оттуда сполз на пол. Его друг, видя собутыльника в таком состоянии, по привычке хохотнул – громче, чем обычно, и, наклонившись, чтобы ему помочь, упал рядом.

Невозможно выразить то чувство удовлетворения, которое вызвала у меня столь внезапная развязка и как мне полегчало оттого, что с моих плеч наконец свалилось это бремя.

Я поторопился позвонить. Г-н Литл поднялся к нам, и, после того как я обратился к нему с официальной фразой: «Проследите, чтобы об этих джентльменах надлежащим образом позаботились», мы выпили с ним по последнему стаканчику пунша за их здоровье. Вскоре явился официант, взявший себе в подмогу несколько подручных; они подобрали побежденных и унесли их к ним домой как полагается, ногами вперед, следуя правилу the feet foremost[224], причем друг сохранял полную неподвижность, а г-н Уилкинсон все еще порывался допеть «Rule Britannia».

На следующий день нью-йоркские газеты, которые затем были последовательно скопированы всеми газетами Штатов, рассказали со всеми подробностями о том, что произошло, добавив, что двое англичан вследствие этой авантюры заболели; я пошел их проведать. Бессловесного друга я нашел совершенно отупелым из-за последствий несварения, а г-н Уилкинсон был прикован к своему седалищу приступом подагры, который вызвало, вероятно, наше вакхическое состязание. Он расчувствовался из-за проявленного к нему внимания и сказал среди прочего: «Oh! dear sir, you are very good company indeed, but too good a drinker for us»[225].