Так он ни глотка и не попробовал.

Пиво, вполне понятно, скоро кончилось. Но теплое чувство благодарности Александру Ивановичу Степакову — не столько за пиво, сколько за человеческое отношение к нам, отверженным «врагам народа», — сохранилось в нашей памяти надолго. Проходили десятилетия, но мы, тогдашние «пайщики», при наших встречах никогда не забывали снова и снова рассказывать друг другу эту историю во всех подробностях.

Вроде бы, пора поставить здесь точку. Нет, рано. Читатель не сможет по достоинству оценить поступок старшины Степакова, если не рассказать — что грозило Степакову, если бы кто-нибудь из нас выдал. В этом, не самом еще худшем, случае Степакова ожидали тяжкие репрессии. Согласно специальному постановлению, за неуставную связь с заключенными жители поселка подлежали выселению в двадцать четыре часа вместе с семьями. В те сталинские годы, когда за два-три часа осуществлялись операции по выселению из родных очагов и родных мест целых народов, выселить из собственного дома семью проштрафившегося служащего ГУЛАГа не стоило бы ничего. Судьба жены, сына, старика отца были поставлены Степаковым на карту.

Самого его, несомненно, судили бы за грубое нарушение устава караульной пожарной службы, за использование служебного положения в преступных целях, за оставление порученного ему объекта противопожарной обороны без положенного по штату оборудования. А может быть, повернули бы и так: «За связь с осужденными врагами народа». Срок он получил бы во всех случаях немалый. И тем не менее, все это — еще не самый страшный из возможных результатов его поступка. О самом страшном даже страшно подумать. А вдруг случился бы в тот вечер или на другой день в зоне пожар, и в момент пожара выяснилось бы, что едва ли не в половине огнетушителей вместо пеногона залито пиво? Кто возил огнетушители на «перезарядку», стало бы тотчас известно.

Тот, кто помнит те времена, или тот, кто хорошо их изучил хотя бы по книгам, понимает: статей, связанных с диверсией или вредительством, здесь бы не забыли. В зависимости от ущерба, нанесенного пожаром, а может быть, и вне зависимости от этого Степакова могли «под вышку подвести», расстрелять.

Может быть, кто-нибудь, прочитав эту историю осудит Александра Ивановича Степакова. «Как, де, он смел так рисковать и собой, и своей семьей? А главное, ради чего?! Добро бы, ради спасения чьей-то жизни, добро бы, шла речь о хлебе для погибающих с голоду. А тут — подумаешь — полакомил пивом нескольких заключенных!»

Что ж, если рассчитывать да взвешивать, какую порцию добра можно отпустить в том или ином случае, с точки зрения последствий твоего доброго поступка для тебя самого, оно, конечно, безоглядный поступок Степакова можно и осудить. Возразить будет трудно. Да он не рассчитывал и не взвешивал. Да, своим поступком он не спасал никого ни от голода, ни от беды. Захотел доставить небольшую радость жизни обездоленным людям. Только и всего. И ничего более. Ну, а то, что он при этом полагался на знаменитые «авось» и «небось», — что тут скажешь. Был у него и этот грех.

От людей очень разных и между собой незнакомых нередко слышал я по поводу этого случая: «На такое мог пойти только наш русский человек. Кто ж еще на такое способен?!» И на это, мне кажется, возразить трудно. Сам я тоже именно так думаю. Потому и назвал свое повествование об этом случае — «Русский характер».

Сталина в лагере не любили все. Но по-разному. Не любили его, говоря мягко, блатные. «Усатый», — иначе они Сталина никогда не называли, — был, по их убеждению, виновник суровости наказаний, которым их подвергали за их воровские дела.

В январе 1953 года Сталин издал, как оказалось, свой последний Указ. Касался он именно блатных. Отмененная в стране после Победы смертная казнь, восстанавливалась этим Указом в отношении заключенных, которые совершат убийство других заключенных в лагере.

Объективность требует признать, что Указ этот имел весьма положительное значение. Межворовская, хорошо отлаженная почта, стала приносить блатным из всех разбросанных по стране лагерей сообщения о расстреле таких-то и таких-то их «коллег» за совершенные ими внутрилагерные расправы.

Говоря о своем пребывании в карантине, я обещал рассказать о судьбе, находившегося там одновременно со мной бывшего военного моряка, старшины, по прозвищу Костя-морячок, осужденного за убийство. Пожалуй, именно здесь, стоит упомянуть о его дальнейшей лагерной судьбе.

Начальство, вероятно, за мощную фигуру, а также, учитывая командные навыки флотского старшины, назначило его нарядчиком. От нарядчика впрямую зависело, на какую работу отправить заключенного, или кого перевести из одной бригады в другую, на более легкий, а то и на более «хлебный» труд.

Нарядчики, понятно, кое-что имели от тех, кому помогали. Но вместе с тем, наживали себе врагов. Не всем могли, или хотели угодить. Костя-морячок — человек властного и грубого нрава, видимо, нажил не мало обиженных. Особенно среди блатных.

Однажды, летом 1952 года, воскресным солнечным днем, на площадке, где была натянута волейбольная сетка, шла игра. Вокруг стояла довольно плотная толпа зеков. Кто болел за «свою» команду, кто ждал своей очереди вступить в игру. По сторонам площадки стояли скамейки, вытащенные из соседнего барака. Среди восседавших на одной из них, был и Костя-морячок. Он, как и многие другие, шумно «болел», что-то кричал, размахивал руками. За его спиной стоял юный паренек из блатных. Вдруг, при всем честном народе, паренек спокойно, не торопясь, вытащил заткнутый за пояс под рубашкой топор, замахнулся, и что есть силы рубанул нарядчика по голове. Костя-морячок не успел даже вскрикнуть. Кровь плеснула на тельняшку. Стоявшие рядом, отпрянули, и труп повалился на сторону. Игра прекратилась, поднялся шум. А юный убийца, бросив окровавленный топор на землю, с гордой улыбкой выполнившего свой долг героя пошел на вахту «сдаваться». Все понимали, что он исполнил приговор, вынесенный Косте-морячку воровским толковищем. Совершить это воровской сход поручил несовершеннолетнему. Ему за лагерное убийство грозил небольшой дополнительный срок.

На меня, как и на многих обитателей лагпункта, случившееся произвело жуткое впечатление. Так же, как и другие, то и дело происходившие внутрилагерные расправы. Многолетнее совместное пребывание с блатными, а затем и с бандеровцами, вынуждало воспринимать этот ужас как бытовое явление лагерной жизни.

Не ради полемики с сегодняшними противниками смертной казни, обосновывающими свою позицию, в частности, тем, будто применение смертной казни не снижает преступность, следует обратить внимание на бесспорный факт: внутрилагерные убийства, имевшие до этого Указа массовый характер, вскоре после его введения как рукой сняло.

Политические имели к Сталину, казалось бы, одинаковую «претензию». Благодаря ему они лишились свободы, мучились в лагерях и тюрьмах. При этом, однако, их справедливая ненависть к Сталину имела разное происхождение и, соответственно, разный характер.

Наиболее яростными ненавистниками Сталина были старые большевики, относившие себя к «Ленинской гвардии». Для них Сталин был губителем их великого дела, их великих идей, организатором «термидорианского», контрреволюционного переворота в политике советского государства, предателем международного пролетарского движения, кровавым палачом, уничтожившим и продолжающим уничтожать подлинных героев революции и гражданской войны.