– Авось не издохнет… – выразил надежду казначей.

– Признайтесь, Аваллис, это вы ее разбаловали, что она теперь харчами перебирает?

– Да нет, господин наместник, нет же! Кроме рекомендованного Радзамталом ослиного молока, я ничего зверю не предлагал!

– Не верю я вам, что-то лицо у вас больно хитрое. А впрочем, ладно, ну ее к Шилолу, эту сер… сер… ну, эту тварь. Выпейте-ка лучше бражки…

Я послушно кивнул господину наместнику и принял из рук вмиг сориентировавшегося слуги чашку, одним махом осушил ее и словно бы осмелел.

– Скажите, милостивый гиазир казначей, хороша ли стража? Я имею в виду, не сбежит ли сергамена по дороге?

– Да человек двадцать… или что-то вроде того. Если она и от вас-то не сбежала, такого немощного, то от них и подавно не сбежит, будьте уверены. И вообще далась вам эта тварь, Аваллис!

Вскоре общество отправилось обедать, я же, сославшись на приступ почечной колики, поспешил на чердак. Подъем по лестнице, который обычно давался мне не без труда, я преодолел с легкостью необычайной – за такими чудесами я и о возрасте своем позабыл.

Поначалу мне показалось, что сергамена пропал, – однако лишь показалось. Сергамена по-прежнему был там.

Устроившись за отворотом съехавшего со стены гобелена, он, вкрадчивый и жеманный, величавый и осторожный, дожидался меня, вывернув передние лапы наружу так, словно это были ладони. Подушечки на них, пухлые, розоватые, круглые, были измазаны известкой – по всему видно, шкодник только что скреб когтями стену.

Такие непотребства ему строжайше воспрещались. Увы, он ни за что не бросал развлечения, выбирая моменты, когда меня не было рядом, а затем неумело утаивал следы своих безобразий.

Тем более странной выглядела эта его выходка, эта его поза, что она открывала мне обстоятельства, подразумевающие наказание.

– Ты хочешь, чтобы я поругал тебя, да? Поругал? Может, мне тебя еще и поколотить?

Сергамена несмело высунул морду из-за гобелена. Но он не выглядел виноватым, напротив, глаза его сияли торжеством, а пасть была дружелюбно оскалена.

Все это ужасно меня растрогало. Я подошел к зверю и обнял его за шею.

– Потерпи, муркетик, потерпи. Я что-нибудь придумаю. Заберу тебя отсюда… Обещаю. Только ты не высовывайся. Если кто-нибудь тебя увидит, тебя отправят назад… Вот сейчас схожу домой, подготовлю там все…

Сергамена сощурился и кивнул, словно хотел сказать: «Славно придумано!»

7

Мой путь домой пролегал через гудящую разноголосицу базарной площади – я нехотя влился в торгующую, меняющую и бранящуюся толпу, согреваясь мечтами о непроницаемой тишине кабинета.

«Какое мне дело, – размышлял я, – до того, как сергамена очутился на чердаке? Допустим даже, что зверь раздвоился… Допустим, один сейчас там, в пути, а другой – вернулся ко мне… Ну и раздвоился… Ну и что? Пускай себе двоится на здоровье… Какая мне разница? Главное, что мой зверь здесь… Между прочим, дома его можно премиленько устроить… И никаких клеток, никаких больше цепей… Главное, чтобы домоправительница не проболталась, дура старая…»

– Эгей! Милостивый гиазир лекарь!

Голос показался мне знакомым, и я остановился.

Я сразу узнал Радзамтала, племянника ринского наместника: мешком висящее дорожное платье, медно-рыжая горшкообразная шапка, пышная ухоженная борода.

– Какими судьбами? – поинтересовался я.

– Да проездом, как раз вечером к господину наместнику хотел зайти. А что вы такой невеселый? Траур?

– Что-то нездоровится…

– В добром ли здравии сергамена? – спросил Радзамтал.

– Знаете, как раз вчера его увезли… Увезли в столицу. Господин наместник решил преподнести его императору, для нового зверинца…

– Так вот оно что! – всплеснул руками Радзамтал. – Суду ясны обстоятельства, как говорится… То-то, я вижу, вы распереживались!

– Не вполне понял ваш намек, – отозвался я как можно более холодно.

– Да нету здесь никакого намека. Я ведь тоже ходил за сергаменой, когда его подарили моему дяде. На своей шкуре испытал – каково это, привязаться к пустой игрушке.

– Что значит привязаться к «пустой игрушке»? Ведь это живое существо! Отзывчивое, ласковое, с чуткой душой… Если уж на то пошло, иные люди более заслуживают того, чтобы именоваться «пустыми игрушками»!

К моему величайшему изумлению, Радзамтал вызывающе громко расхохотался. Торговка сушеными фруктами поторопилась даже откатить свой передвижной прилавок, да оно и неудивительно: мои соотечественники боятся чокнутых…

Приступ смеха был столь длителен, что я уже собрался уходить, когда Радзамтал, вмиг угомонившись, удержал меня.

– Не обессудьте, Аваллис… Уж очень смешно все это выглядит… Я знаю, чем развеять вашу печаль. Дело в том, что зверь, которого я вам привез, – всего лишь искусно сделанная механическая кукла. Это подделка, имитация зверя. Немного механики, немного магии… Потому-то у него и нет сердца. Зачем сердце кукле? Потому-то он не спит и не ест. Вы меня понимаете? Что же до его так называемых повадок, то это не более чем воспроизводство тех клише, которые были заложены в его пустую голову нашим придворным магом. Собственно, я здесь для того, чтобы предупредить господина наместника, да и всех вас: у этой игрушки есть опасное свойство раздваиваться, выпускать фантом, и этот фантом может принести неисчислимые бедствия тому…

Я не дослушал его до конца: возмущение и ярость овладели моей душой.

Я вынул из голенища сапога тонкую спицу с крючком на конце – не раз и не два я извлекал ею рыбьи кости из горла несчастных обжор. Свободный конец спицы был заточен и смазан сильнейшим ядом – вот уже сорок лет спица служила мне незаменимым подспорьем в самообороне.

Радзамтал не успел даже окончить фразу. Короткий замах – и я насквозь проткнул его здоровую молодую печень…

Стремительно бледнея, Радзамтал упал, пронзительно завизжала торговка фруктами, случайные зрители бросились врассыпную, да и я поспешил скрыться, оставив Радзамтала корчиться в пыли.

Сострадание мне не чуждо. И все же мне не было жаль его, ведь он не понимал главного: есть вещи, не допускающие лжи, ибо ложь святотатственна.

Ялта

1994 г.

Стрельба из лука – одно из искусств, чья прелесть и строгая красота почти недоступны нашему современнику. И здесь некого винить, кроме пресловутого прогресса. Однако тех тысячелетий, когда лук был в почете у воинов и охотников, из истории просто так не вычеркнуть. Я уверен, до сих пор в душе каждого из нас живет способность искренне восхититься метким выстрелом мастера.

В рассказе «Мы неразделимы» выстроен треугольник человеческих отношений – и это, пожалуй, чем-то роднит его с повестью «Ничего святого». Но на этот раз нервом сюжета становится не любовь, а красота, точнее – состязание различных воззрений на оную. Главный герой рассказа, молодой и мало смыслящий в жизни офицер по имени Гайс, стремится завести дружбу или, если так позволительно выразиться, две дружбы – с опытным военным инженером по прозвищу Убийца Городов и женщиной – непревзойденным стрелком из лука. Действие разворачивается в военном лагере, погруженном в вынужденное зимнее бездействие. Я надеялся передать особое нервное настроение, присущее всем военным лагерям, офицеры которого вдруг обнаружили, что предоставлены самим себе. И выразить словами чувства, которые рождает в душе человека соприкосновение с чужим совершенством.