А. Оленина

Анета соединяла с посредственной внешностью две вещи: у нее были глаза, которые порой бывали хороши, порой глупы; но ее нога была действительно очень мала, и почти никто из ее подруг не мог надеть ее туфель.

Пушкин заметил это преимущество, и его жадные глаза следили по блестящему паркету за ножками молодой Олениной. Она тоже захотела отличить знаменитого поэта: она подошла и выбрала его на один из танцев; боязнь, что она будет осмеяна им, заставила ее опустить глаза и покраснеть, подходя к нему. Небрежность, с которой он спросил у нее, где ее место, задела ее. Предположение, что Пушкин мог принять ее за дуру, оскорбило ее, но она ответила просто и за весь остальной вечер уже не решалась выбрать его. Но тогда он в свою очередь подошел выбрать ее исполнить фигуру, и она увидела его, приближающегося к ней. Она подала ему руку, отвернув голову и улыбаясь, потому что это была честь, которой все завидовали».

Красавица начинает тайно встречаться с поэтом: «Происходили эти тайные свидания так, — вспоминал с ее слов ее внучатый племянник, — она уезжала со своей гувернанткой англичанкой в Летний сад; в эти же часы туда являлся Пушкин, и вот они там под надзором этой англичанки прогуливались. Англичанка была, так сказать, в заговоре, и моя тетушка с ней уговаривалась всегда в обществе называть Пушкина „Бренским“, чтобы скрыть с первым свои свидания».

Рассказ подтверждает поэт Вяземский: «Из всего Озерова затвердил он одно полустишие: „Я Бренского не вижу“. Во время одной из своих молодых страстей, это было весною, он почти ежедневно встречался в Летнем саду с тогдашним кумиром своим. Если же в саду ее не было, он кидался ко мне или к Плетневу и жалобным голосом восклицал: „Где Бренский? Я Бренского не вижу“.

Разумеется, с того времени и красавица пошла у нас под прозванием Бренской».

Пушкин увлекся девушкой не на шутку и даже хотел просить ее руки, но сватовство не состоялось. Отец нашей героини узнал о близости поэта с декабристами, об особом отношении к нему царя и не захотел связываться с таким легкомысленным молодым человеком. Братья нашей героини были сослуживцами и друзьями декабристов, отец и сама девушка сочувствовали сибирским узникам, но тем не менее относились к вольнодумным идеям как к опасной и бессмысленной авантюре. Свою роль сыграли и отношения поэта с племянницей Елизаветы Олениной Анной Керн.

На память об этой любви нам остались прекрасные стихи, среди которых:

* * *

Сама же Оленина была в это время влюблена вовсе не в Пушкина. Она вскоре бросает писать роман, заявив: «Я хотела писать роман, но это мне надоедает, лучше уж я это брошу и просто буду писать дневник».

И пишет о том, что волнует ее: «Вот настоящее положение сердца моего в конце прошедшей бурной зимы. Но, слава Богу, дружба и рассудок взяли верх над расстроенным воображением моим; холодность и спокойствие заменили место пылких страстей и веселых надежд. Все прошло с зимой холодной, а с летом настал сердечный холод! И к счастью, а то бы проститься надобно с рассудком!.. Да, смейтесь теперь, Анна Алексеевна, а кто вчера обрадовался и вместе перепугался, увидя на Конюшенной улице коляску, в которой сидел мужчина с полковничьими эполетами и походивший на… Но зачем называть его! Зачем вспоминать то счастливое время, когда я жила в идеальном мире, когда думала, что можно быть счастливой и быть спутницей его жизни, потому что то и другое смешивалось в моем воображении. Счастье и Он… Но я хотела все забыть!.. Ах, зачем попалась мне коляска. Она напомнила мне время… невозвратное!»

«Он» был другом и сослуживцем ее старшего брата, вдовцом с тремя детьми и тринадцатою годами старше ее.

О продолжении их романа мы можем узнать из романа нашей героини: «Анета имела подругу, искреннего друга, которая одна знала о ее страсти к Алексею и старалась отклонить ее от этого. Маша часто говорила: „Анета, не доверяйся ему: он лжив, он фат, он зол“. Подруга обещала ей забыть его, но продолжала любить. На балу, на спектакле, на горах, повсюду она его видела, и мало-помалу потребность чаще видеть его стала навязчивой. Но она умела любить, не показывая того, и ее веселый характер обманывал людей».

В то же время она задумывается о замужестве и пишет с своем дневнике: «Сама вижу, что мне пора замуж: я много стою родителям, да и немного надоела им. Пора, пора мне со двора, хотя и это будет ужасно. Оставив дом, где была счастлива столько времени, я войду в ужасное достоинство жены! Кто может узнать судьбу свою; кто скажет, выходя замуж, даже по старости: „Я уверена, что буду счастлива?“

Обязанность жены так велика: она требует столько abnegation de soi-тете (самоотречения. — фр.), столько нежности, столько снисходительности и столько слез и горя! Как часто придется мне вздыхать из-за того, кто пред престолом Всевышнего получил мою клятву повиновения и любви; как часто, увлекаемый пылкими страстями молодости, будет он забывать свои обязанности! Как часто будет любить других, а не меня… Но я преступлю ли законы долга, будучи пренебрегаема мужем? Нет, никогда!»

Впрочем, она видит и другие опасности в браке: «Все жить в ладу — скучно: мир — образ постоянства — можно поощрять только в дружбе и любви. Итак, единообразность, обыкновенно, доводит нас к скуке, скука — к зевоте, зевота — к расстроенным нервам, нервы — к слабости души, а слабость — ко сну, сон — к смерти, а смерть — к вечности. А так как до последней я не хочу так скоро добраться, то стараюсь усыпать мой путь не маковыми цветами, которые склоняют ко сну, но розами и даже розами с шипами: последние, кольнув больно, разбудят иногда тебя в раю воображения».

Какое-то время она считала, что встретила подходящего человека. Им был некий казачий офицер А. П. Чечурин. В дневнике она пишет: «Он был мой идеал. Он не мог подумать без ужаса о распутстве. Чистая душа его не понимала жизни безнравственной».

Но и из этой любви ничего не получилось, и Анна записывает в дневник: «Я чувствую сама, что во мне уже нет тех прелестей, которые были в 18, 19 лет… Тогда я могла внушать страсти, ну а что теперь? Нужна ли страсть, чтобы удачно выйти замуж и быть счастливой? — Нет, но надо, чтобы было немного любви с той и другой стороны, а я… могу ли я ее внушить?»

* * *

В конце концов она вышла замуж за Федора Александровича Андро, бывшего одесского знакомого Пушкина, полковника лейб-гвардии гусарского полка, сына графа А. Ф. Ланжерона, военного губернатора Херсона и одного из основателей Одессы.

Молодожены поселились на Большой Морской, в доме, купленном в 1830 году у князя Гагарина. В этом доме бывал один из однополчан Федора Андро — Михаил Юрьевич Лермонтов. Позже супруги уехали в Варшаву, где прожили около 40 лет. Андро получил представительскую должность, которая называлась «Президент Варшавы». У них родилось три дочери. Но муж жестоко ревновал ее к прошлому, и «все, что некогда наполняло ее девичью жизнь, не должно было более существовать, даже как воспоминание». После смерти мужа Анна Алексеевна переехала в имение младшей дочери Антонины Федоровны Уваровой в Волынской губернии.