Первым начал действовать Шурик, который, почувствовав себя в силе, угрожающе поднял свой кистень. Не успел я и рта открыть, как он размахнулся и шибанул вождя мирового пролетариата кистенем по ногам (выше не удавалось). Ильич от неожиданности крикнул: „Гады!“ — и сиганул с постамента, а затем, прихрамывая, поскакал к двери на другой стороне зала. Я рванул за ним и через несколько секунд догнал классика и схватил его за шиворот: „Врешь, не уйдешь!“ Основоположник ленинизма, видимо ослабленный длительной гиподинамией, вяло сопротивлялся. Но в это время с потолка на нас стали падать куски черного и красного камня.

— Уходи, Григорьевна! — крикнул я. — Ты свое дело сделала!

Клюшка захромала вверх по лестнице, ловко уворачиваясь от падающих камней. А вот нам внизу пришлось тяжело. Один осколок гранита угодил мне прямо по каске, другой ударил в плечо. Соратники уже спешили мне на помощь, но вдруг из какого-то отверстия в стене запахло серой, а потом оттуда вырвался язык синего пламени, причем он был явно направлен в мою сторону. На секунду я ослабил хватку, и пленник вырвался. Застрекотал автомат: это первым успевший поднять оружие наш французский легионер Жорж решил реабилитироваться. Пули угодили точно в середину спины Ильича, но он, прихрамывая, продолжал свое движение к двери. А камнепад сверху все продолжался. Вот одна глыба ударила по голове Тыну, и он рухнул на пол, другая попала в подполковника, в результате чего его правая рука повисла как плеть. Поняв, что обычные пули наместника дьявола не берут, я снова попытался достать из кобуры свой маузер, но обнаружил, что она превратилась в целый на вид кусок дерева. Тогда я снял с плеча кобуру и что есть силы ударил ею о край постамента. Дерево треснуло, и я стукнул по граниту еще раз. Кобура рассыпалась в щепки, и мой маузер выпал на усыпанный щебнем пол. Я наклонился, получив глыбой камня приличный удар по спине, поднял оружие и прицелился, а затем, затаив дыхание, плавно нажал на спуск. Пуля вошла точно в затылок беглецу, находившемуся уже в метре от спасительной для него двери. И вот тут началось что-то фантастическое! Как только ожившая было мумия рухнула на пол, из нескольких невидимых ранее отверстий, обращенных к Кремлевской стене, стали со свистом и грохотом вылетать черно-красные гробы. Мы с трудом уворачивались от этих страшных снарядов. Вот один гроб попал прямо в постамент, и из него вывалилась полуразложившаяся фигура в белом кителе генералиссимуса, но почему-то без наград и пуговиц. Фигура, слава богу, не оживала, но гробы продолжали летать по залу, постепенно кучкуясь около пустого пьедестала. А сверху продолжали лететь каменюки. Мои бойцы, правда, уже освоились и, прячась под щитом Жорика, сумели вытащить поближе к стене потерявшего сознание Тыну и раненого подполковника. Эстонец, правда, быстро очнулся и только тряс головой, с которой слетела его стальная каска. Наконец мы собрались у стены, и, скажу вам, вовремя: постамент вместе с гробами стал медленно уходить вниз. Тело убиенного „смотрящего“ неожиданно подпрыгнуло и покатилось по ступенькам. Вот оно упало на чей-то гроб, похоже брежневский, а затем вместе с ним скрылось из виду. В помещении снова запахло серой. А дыра в полу становилась все шире, и ее рваные края уже подбирались к нам. И тут я услышал голос Рогалика:

— Уходим! Все сюда!

Она стояла рядом с открытой дверью, из которой мы каких-то полчаса назад вышли в траурный зал.

Уговаривать нас не было никакой нужды, и мы быстро заскочили внутрь помещения, втащив туда и эстонца. Последнее, что я успел заметить, прежде чем Шурик захлопнул дверь, это поднимающееся снизу малиновое пламя, напоминавшее вулканическую лаву. Мы побежали вниз по лестнице, понимая, что тонкая металлическая преграда вряд ли выдержит напор адского пламени. В кабинете Сталина, не сговариваясь, двинулись к эвакуационному выходу. Кнопка открытия сработала, и наш отряд стал быстро втягиваться в стальной коридор. Замыкающими были Шурик и Тыну. Неожиданно они, не сговариваясь, остановились. Шурик схватил со стола початую бутылку коньяка и банку тушенки, а Тыну забрал с маленького столика у оттоманки лежавшую там книгу. Снаружи уже слышался треск и свист огня. Наши рейдеры вбежали внутрь убежища и навалились на штурвал, притягивающий тяжеленную герметичную дверь. Через полминуты все звуки снаружи заглохли, и мы почувствовали себя в относительной безопасности.

— Ну что, — сказал Шурик, — теперь и выпить не грех? Как вы думаете?

Я, для острастки пожурив молодого специалиста за рискованный поступок, дал команду расслабиться и по желанию махнуть коньячку. Желание прорезалось у всех, даже у Жоржа, который, попробовав антикварный грузинский напиток первый раз, утверждал, что это фуфло и настоящим бывает только коньяк, который изготавливается во Франции. Правда, нам нужно было еще осмотреть полученные раны и травмы. Серьезнее всех пострадал Рамиль, который вывихнул правое плечо. Шурик, как главный специалист по анатомии, помог ему снять бронежилет, а затем, убедившись, что рука не сломана, сказал:

— Мне нужен твой автомат, Тыну, а также ты и Цан как добровольные помощники фельдшера.

После этого он усадил подполковника поудобнее просунул автомат ему под мышку. Взяв оружие за рукоятку, он попросил Цана крепко держать его за ствол, после чего показал Тыну точку на плече Рамиля.

— Бей сюда, только не так, чтобы кость сломать, понял?

Тыну опустил свой кулак на плечо милиционера, тот вскрикнул, но выскочившая из суставной сумки кость встала на место.

— Садисты вы все-таки, — пробормотал Дугушев, — но молодцы! Дайте выпить что-нибудь…

Глотнув коллекционного коньяка прямо из горлышка, он пустил бутылку по кругу, и через пару минут она опустела. Кроме захваченной Шуриком банки тушенки, в наших рюкзаках обнаружились еще несколько пачек галет, шесть маленьких баночек черной икры, а также бутылка „Гжелки“, которую Тыну прихватил в „ельцинском“ автобусе. Еще было шесть почти полных фляг воды и бутылка боржоми, захваченная мной из сталинских запасов в коллекционных целях. Если смерть от голода и жажды нам, похоже, не угрожала, то вот некоторые другие факторы меня беспокоили. В первую очередь это была заметно повышавшаяся температура в нашем убежище. Наш тоннель был достаточно большим, но, по всей видимости, абсолютно герметичным. Вентиляция, если она и была, скорее всего, была повреждена, поскольку притока свежего воздуха не ощущалось. По расчетам Цана, который с самого начала нашего заточения уселся за свой ноутбук, воздуха нам в лучшем случае хватило бы на двое суток, но, учитывая возрастающую температуру, он определил нашу жизненную квоту примерно в двадцать часов. Связь отсутствовала полностью, навигатор не работал, из чего я сделал вывод о том, что нас завалило достаточно серьезно. Поэтому нам оставалось лишь ждать, тем более что и освещение в нашем убежище постепенно гасло. Я дал команду глотнуть воды и отдыхать, стараясь экономить воздух. Как говорилось в одном детском стишке: „Делать было нечего…“

Увидев, что Тыну внимательно изучает книгу, которую он стащил со стола в комнате отдыха Сталина, я поинтересовался, что это за произведение.

— Этто, госпотин Трахтенпперк, паратный экземпляр товоенной конституции Эстонии. На нем тафали кляттфу высшие чинофники. Если я ферну ее ф Эстонию, то путу национальный герой!