все собрались в кабинете Блинова. Настроение было, словно у каждого отрезали по мизинцу.

— Не повезет, так не повезет, — мрачно сказал Блинов, — была проблема, стало две.

Тикали старинные часы с маятником, отсчитывая секунды. И с каждой секундой неотвратимо приближалась пенсия. Это все понимали.

Заведующий сектором оккультизма и магии нарушил тишину:

— А что, если…

Он выдержал паузу, придавая своим словам значительность:

— …пересаживают же почки, сердце, клапана разные… а палец… раз-два…

— Может, лучше вас пересадить? — спросил Блинов. — На прежнее место работы в подвал ЖСК?

Завсектором увял и больше не вступал в дискуссию.

— Дрянь дело. — констатировал первый зам. Каринов, — правая еще важнее левой. Ею бумаги подписывают, стреляют. Здороваются, будь она неладна.

И тут Малышко осенило. Именно слово «здороваются». Именно оно. Он вспомнил, как в детстве, когда не было двадцати копеек на кино, родственница-билетерша пускала его за экран. И там все выглядело наоборот. Здоровались левой рукой, танки на Красную площадь въезжали не с правой стороны, а с левой.

— И что? — не понял его мысль Блинов.

— Объясняю, — сказал Малышко. — Если на пленку снять, а потом прокрутить как бы на просвет… то правая рука — станет левой. А левая…

— Правой. — понял Блинов.

— И если левой поздороваться, что получится? На экране?

— Получится, что правой, — сказал Каринов.

— Что и требовалось доказать!

— Малышко! — воскликнул Блинов. — Да с такой головой… На генерала пора. Вот выберемся из дерьма.

— Погодите, Иван Кузьмич. Сначала выберемся.

И вот Малышко едет на телевидение, на встречу с самым главным директором самого главного канала. Убедить, объяснить, потребовать. Полномочия самые широкие. Лично Блинов звонил.

У бюро пропусков его ждала симпатичная девчушка. Темненькая, худенькая. В ушках — брильянтики, на пальчиках — колечки. От родителей или нет — сам догадайся. Ей было наплевать и на Малышко, и на положение в стране. «Автоматом» поздоровалась, провела сквозь милиционеров, поднялась в лифте и повела по запутанным коридорам. Неожиданно из-за поворота вынырнул Мишка Кувалдин. Небритый, с мешками под глазами. Ни глазом, ни мускулом Мишка не вздрогнул. Будто не они вместе натаскивали «красных кхмеров».

— Кто это? — поинтересовался Малышко.

— Замглавного наш, — вдруг улыбнулась Юлечка. — И на гитаре, и на водных лыжах…

«А стреляет!» — подумал Малышко.

Директор канала, вальяжный седой джентльмен, лет пятидесяти-шестидесяти, посасывал трубку. Он поздоровался, встал, поправил темно-вишневый галстук. Кивнул на кресла в углу. Только присели, вошла секретарша, не по-весеннему загорелая:

— Чай, кофе, джус?

— Кофе, — сказал Малышко.

— А мне джус. Какой там у вас, в Греции?

— Апельсиновый, Евгений Дмитриевич.

Секретарша крутанула юбкой и вышла.

— Вот такая «сэ ля ви», — вздохнул директор. — Секретарши просто так в Грецию летают. На весенний загар.

— И пусть себе летают, — никак не отреагировал Малышко, — лишь бы нам с вами «не залететь».

Директор вопросительно вскинул брови.

— Да, да, Евгений Дмитриевич, — сказал Малышко. — Положение в стране сложное. Вы в курсе, что пишут, какие треплют байки. А что творится в газетах?!

— Иначе их читать не будут, — съязвил директор.

— И так не будут, — сказал Малышко. — И очень скоро.

И выразительно посмотрел на директора:

— Кстати. Почему Николай Борисович не появляется на экране?

— Я звонил, пытался! — подпрыгнул директор. — Не время, говорят, не время!

— Время. Именно сейчас. Самое время. Это я вам ответственно заявляю.

— Где и когда?

Директор раскрыл блокнот.

— Завтра. У вас. В прямом эфире… только…

— Говорите, не стесняйтесь. Я пойму.

— Эфир прямой, но должен быть не прямой.

— Пара пустяков. Часы поставим на время трансляции. И пойдет все в записи.

— То есть? — уже не понял Малышко.

— Это совсем просто, — усмехнулся директор. — Предположим, в эфир мы выходим в десять. Ну, и часы в студии ставим на десять. А записываем когда захотим. В два, одиннадцать, семь сорок пять. А для всех будет десять. Прямой эфир!

— Отлично, — похвалил Малышко. — Но это еще не все, главное — впереди. Голос у него тихий. Связки. Осложнение после прошлогодней болезни.

— Понимаю. Можем усилить.

— Не надо. Есть актер один. Очень, кстати, талантливый.

— Озвучка? — с полуслова понял директор.

— Вот-вот, — обрадовался Малышко. — Озвучка.

Он с удовольствием произнес это, раньше никогда не слышанное им слово.

— А теперь, Евгений Дмитриевич, самое главное. Надо подобрать нескольких человек, особенно авторитетных. Из деятелей науки или культуры. Которые не подведут. Президент с ними попьет чайку. Побеседует. Но вначале поздоровается. Левой рукой.

— Левой? Но зачем? Там же у него…

— Там у него — как у всех! — твердо сказал Малышко.

— Вырос! — ахнул директор.

— Считайте, что так…

— A-а… на правой?

— Не могу разглашать. Поэтому и прошу. Чтоб левой рукой здоровались. Левой.

— Но так не принято. Нас не поймут.

— А вы прокрутите на просвет. Технически возможно?

— Сейчас все возможно! Технически.

— И что получится? Если поздороваться левой, а показать на просвет?

— Получится? — Директор вконец измучился. — Получится, что правой.

— Отлично, Евгений Дмитриевич! Просто отлично. Но учтите. Люди эти нигде и ни при каких обстоятельствах не должны разглашать. Подписка — не подписка… ну, вы понимаете…

— Людей, конечно, таких можно найти. Многие были недовольны. Сдавали квартиры, голодали. Сейчас, когда деятелям науки и культуры деньжат прибавили, пособия, пайки, они согласны не только левую, обе руки пожать.

— Вот этого не надо) Никакой отсебятины. Значит, завтра запись, а потом, как это? По-вашему?

— Озвучка?

— Вот, вот! Озвучка! А прямой эфир — это я вам позвоню, когда… Чтоб часы поставили точно. На время показа.

13. Новая древняя профессия

Сьюз привыкла все раскладывать по полочкам. С детства у нее находилось все на определенном месте: книги, велосипед, друзья. Она просто брала их, а потом ставила на место. Что же случилось теперь? Почему вместо работы она думает совсем о другом? Она ли это? Та самая Сьюз? Что происходит?

После приема в посольстве она решила немного пройтись. В голубой гостиной разговаривали мало, больше пили. Из приглашенных пришли только самые закаленные диссиденты. Все напоминало «пир во время чумы». Никто не понимал, что делать. Собирать вещички или радоваться переменам?

Сьюз бросила машину на Патриарших, со стороны «булгаковских» переулков. Вечер был душный, не весенний. Листочки в городе еще не распустились, и каждый порыв ветра поднимал столбы пыли, приходилось отворачиваться, прятать нос в шарфик, и некому было защитить ее, ни деревьям, ни листьям, ни полковнику Малышко. Ч-черт!!!

Сьюз хотела заглянуть в «Маргариту», деревянную забегаловку на углу Патриарших, отойти душой среди музыкантов и шлюх.

Но она оказалась закрытой, «по техническим причинам», — как извещало объявление.

Так ничего и не решив, не расставив все по местам, она брела переулками, пока не вышла на Тверскую, напротив гостиницы