Суточные городские приливы и отливы, связанные с ритмом человеческих трудов, не достигают кварталов Эдгара По, где безработные составляют, по меньшей мере, 75 процентов. Так что в 4.15 там ничуть не люднее, чем в полдень. Нигде ни души. Крамер разглядел только стайку подростков, прошмыгнувших гуськом вдоль разрисованного цоколя одной из башен. Рисунки — ничего особенного, закопченный кирпич в сетке цементного раствора не вдохновляет даже пубертатных аэрозольных рисовальщиков.

Мартин притормозил. Вот центральный проезд перед корпусом А, где должна состояться демонстрация. Людей нет, только посреди проезда какой-то долговязый юнец возится с колесом машины. Машина, красный «камаро», стоит носом к тротуару и перегораживает проезд. Юнец в черных джинсах, черной футболке и полосатых кроссовках сидит на корточках с разводным ключом в руке.

Мартин останавливается в пяти шагах от него и глушит мотор. Юнец, не поднимаясь, оглядывается на «додж». Мартин с Гольдбергом бок о бок на переднем сиденье. Крамер сзади. Остановились, сидят с каменными лицами. В чем дело, Крамеру непонятно. Потом Мартин вылезает из машины. На нем бежевая ветровка, трикотажная рубашка, какие-то дешевые серые штаны. Подходит к парню, останавливается над ним и спрашивает:

— Ты что здесь делаешь?

Не то чтобы очень любезно. Парень недоуменно отвечает:

— Ничего. Щиток закрепляю.

— Ах, щито-ок? — язвительно переспрашивает Мартин.

— Ага.

— И ты всегда так ставишь машину, хрен дери, поперек проезда?

Юнец встает. Длинный, руки мускулистые, кисти тяжелые, в одной зажата монтировка. С разинутым ртом он смотрит сверху вниз на Мартина, который рядом с ним кажется карликом, плечи под ветровкой такие узкие, и не в форме, и без полицейского значка. Крамер глазам своим не верит. Здесь, в Южном Бронксе, на месте предстоящей демонстрации протеста против «белого правосудия», Мартин бросает вызов черному парню, который на две головы его выше и держит монтировку в руке.

А Мартин, голова набок, не моргнув, смотрит прямо тому в лицо. Парень, по-видимому, тоже изумлен, он стоит неподвижно и молчит. Потом, скосив глаза, замечает сидящего в «додже» Гольдберга, широколицего, с глазами-щелочками и обвислыми черными усами. Снова переводит взгляд на Мартина и говорит с вызовом сердито:

— Просто щиток закрепляю, понятно? И тебя не трогаю.

А сам, еще не договорив, начинает отступать, обходит, вроде как бы гуляючи, свой «камаро», открывает дверцу, закидывает монтировку на заднее сиденье, снова непринужденной походкой обходит машину спереди, садится за руль, задним ходом выезжает на середину проезда, и «камаро», хрипло взревев, уносится прочь. Мартин снова лезет в «додж», берется за баранку.

— Ну, Мартин, тебе благодарность в приказе за налаживание контактов с местным населением, — говорит Гольдберг.

— Пусть спасибо скажет, что я ему штраф не выписал, — отзывается Мартин. — Ни хера, тут больше и негде машину припарковать.

А еще удивляются, почему их в гетто все ненавидят, подумал Крамер. Но одновременно он смотрит на Мартина и… восхищается. Сам-то он, Крамер, ростом, весом, мускулатурой не уступает парню с монтировкой и, пожалуй, одолел бы его. Но ему сначала пришлось бы подраться. Задень он этого парня, и дело бы неизбежно тут же кончилось дракой. А вот Мартин твердо знал, что драки не будет. Что парень по глазам угадал в нем фараона-ирландца из породы неотступающих. Конечно, не последнюю роль играло и присутствие Гольдберга с его свирепой рожей, и наличие револьвера в кобуре под мышкой. Но все равно Крамер сознает, что ему слабо сделать то, что сейчас у него на глазах проделал Мартин, феноменальный маленький чемпион этой знаменитой бойцовской породы. И в пятисотый раз за время работы в прокуратуре Бронкса Крамер безмолвно преклонился перед самым загадочным и самым желанным из чисто мужских достоинств: ирландской отвагой.

Мартин припарковал «додж» на освободившемся месте. Они сидят втроем в машине и ждут.

— Дурью мается начальство, — говорит Мартин.

— А что, Мартин, — обращается к нему Крамер, гордясь близостью с таким парнем, — удалось вам выяснить, кто передал распечатку в «Сити лайт»?

Мартин, не поворачивая головы, отвечает: «Один свой браток», на ирландский манер имитируя негритянский акцент. И оглядывается, скривив рот, мол, это уж как водится, такова жизнь.

— Будете проверять все сто двадцать четыре машины или сколько их?

— Ну да. Вейсс с утра у шефа в печенках сидит.

— И сколько времени это займет?

— Дня три-четыре. Он выделил шесть следователей. Говорю же, дурью мается.

Гольдберг тоже обернулся.

— Что такое с Вейссом, непонятно, — говорит он Крамеру. — Не верит же он в эту бодягу, что газеты печатают?

— Как не верит? Верит. Это его религия, — отвечает Крамер. — И чуть где расистская окраска, сразу на стенку лезет. Ему же скоро переизбираться.

— Да, но с чего он взял, что мы найдем здесь свидетелей на демонстрации? Демонстрация же липовая.

— Понятия не имею. Так он сказал Берни.

Гольдберг качает головой:

— Нам даже, хрен дери, неизвестно место происшествия. Это у вас в прокуратуре понимают? Мы с Марти излазили весь Брукнеровский бульвар и не смогли, блин, определить, где именно вся эта хреномуть могла произойти. Об этом мальчишка не догадался матери сообщить, когда якобы вдруг вылез с тем липовым номером автомобиля.

— А кстати, — говорит Крамер, — откуда пацану, проживающему в микрорайоне Эдгара По, знать, как выглядит «мерседес»?

— Ну, это-то они знают, — не поворачивая головы, возражает Мартин. — Здесь коты и аферисты ездят на «мерседесах».

— Точно, — кивает Гольдберг. — На «кадиллаки» они теперь и не смотрят. Здешние мальчишки носят на шее такие никелированные штуковины, у «мерседесов» на капоте торчат. Они их воруют.

— Любой пацан, если вздумает заливать про какое-нибудь происшествие с автомашиной, первая марка, что ему в голову придет, обязательно «мерседес», — объясняет Мартин. — Берни знает.

— Берни Фицгиббона Вейсс тоже допек, — говорит Крамер. Он озирается по сторонам. Вокруг многоэтажных башен — тишина и безлюдье, даже оторопь берет. — А вы уверены, Марти, что не ошиблись адресом? Никого вроде нет.

— Ни хера. Соберутся. Мало ли кто дурью мается.

Вскоре действительно подъехал рыжий пикап и припарковался впереди них. Из него вышло человек десять мужчин, все черные. Одеты в синие рабочие блузы и комбинезоны. Молодежь, не старше тридцати. Среди них выделяется один, выше всех ростом, у него скошенный подбородок, огромный кадык и золотая серьга в одном ухе. По его слову они начинают выгружать из пикапа какие-то палки. Это оказываются шесты с плакатами. Их складывают штабелем на тротуаре. Приехавшие толпятся у пикапа, стоят прислонясь, переговариваются, курят.