— А что я — хуже всех? Не пролетел ни разу?!

— Пролетишь, успеешь! — хлопнул его по плечу Шкипер.

А потом Медный попросил всех встать и подвел к обрыву. Он так и знал: из десятка глоток вырвалось восхищенное «Вау!», хотя многие видели эту картину уже не раз.

Под ними, под осыпающимися кручами, под почти отвесно уходящими вниз скальными обрывами расстилалась чаша. На дне ее возились игрушечные машинки великана: карьерные «БелАЗы» размером со спичечный коробок и похожий на письменный прибор шагающий экскаватор. Небо накрыло эту кастрюлю серого камня сплошной голубой чашей, и в центре ее сияла раскаленная кнопка — солнце. Потоки воды низвергались вниз, рассыпаясь искрами, — настоящий водопад. Это было чудо, которое никого не могло оставить равнодушным.

Когда все вернулись на поляну, поросшую жесткой стелющейся травой, и уже доспели шашлыки и лилось в кружки молдавское вино, Медный ослабил вожжи, предложив рассказывать истории из жизни. Тема: вредные люди. Те, кто мешает нам жить.

Первой подняла руку Камилла.

— Мне мешают жить вруны, — сообщила она. — Ну вот, например. Шла я недавно по Красному проспекту. Настроение в кайф, петь хочется. Подходит такая заплаканная девка и говорит: «Девушка, у вас нет пяти рублей на автобус? Мне доехать не на что, сумочку украли». Я ей: «Может, вам десятку дать? Автобус-то уже семь рублей стоит». Она такая: «Давайте!» Я ей: «А может, полтинник?» Она призадумалась, мнется: «Ну, тоже можно, молоко куплю для кошки». Я ей: «А стольник? Шампанского возьмете для устриц, а то их и кормить-то больше нечем». Тут она врубилась, что я над ней прикалываюсь, и пошла от меня. Побежала!

— А может, у нее правда не было? — робко заметила Су Ян.

Камилла смерила ее взглядом:

— Я-то ее помню! А она — нет. Она там уже неделю работает. Это заработок такой, понимаешь? Ну, подошла бы и сказала: «О’кей, я тут работаю. Сколько ты можешь мне дать?»

— Так она тебе это и сказала! — буркнул Данила.

— Так, погодите, — вмешался Медный. — Камилла, тебе больше мешает то, что она врет лично тебе, или то, что она в работе использует метод обмана?

— И то, и другое! — огрызнулась та и умолкла.

Медный обвел расположившихся на траве веселым взглядом.

— Итак, одну вредность мы выявили. Вранье. Что еще?

Данила наконец перемолол крепкими зубами кусок мяса и протрубил:

— Я хочу сказать! Мне вот не нравятся такие, которые без конца звонят, в долг берут. Вроде звонят: лясем-трясем, как делы, как-чего… А потом начинают ныть: у тебя ж есть, ты ж дашь…

— То есть тебе кто не нравится?

— Попрошайки! Нет, чтобы прямо сказать: ну да, знаю, что у тебя пять штук баксов в заначке лежат, дай до такого-то…

— Данила, конкретнее. Тебе не нравится то, что попрошайничают, или то, что ты отказать не можешь?

— Последнее, — лапидарно ответил парень и тоже смолк.

Но эти первые признания прорвали плотину. Посыпалось: мне не нравятся пацаны, плюющие на тротуар; мне не нравятся девчонки, идущие по улице, разговаривающие по мобильному и всех толкающие, потому что они не видят, куда прут; мне не нравятся угрюмые люди — улыбнись, человек! Кому-то не нравились толстые злобные тетки, кому-то — преисполненные чувством собственной важности пенсионеры, кому-то — «новые русские», которые часто паркуют машины прямо перед входами в магазины, на тротуаре, загораживая всем дорогу. Когда поток иссяк, Медный поднял руку, останавливая гомон, и уперся глазами в Су Ян.

— А вот что не нравится нашей новой участнице?

Су Ян снова неуловимо изменилась в лице, но теперь только чуть порозовела, и торопливо поднялась. В принципе, этого не требовалось. Все говорили с места, но девушка вышла на середину, и Медный сразу понял, зачем. Су Ян посмотрела куда-то поверх голов, на кромку карьера, и проговорила негромко, размеренно:

— Мне… мне не нравится жалость. Да, я знаю, что у моей матери были трудные роды. В Чите. Меня вытащили щипцами… ну такие, родовые щипцы. И повредили пальцы на ногах. Вы это видите. Так вот, стоит мне так… оказаться в городе… или на пляже — подходят. Говорят, мол, что я такая красивая! А потом, когда поговоришь с ними, так они и признаются: «Да вот, я понимаю, вы такая несчастная, мне хотелось вас обрадовать». Типа па-жа-леть! А мне не надо его жаления! Я счастливая! Вот так!

Последние фразы она выкрикнула уже почти со слезами. И, не совладав с собой, вернулась на место. Медный заметил, что Олеся приобняла кореянку и ласково погладила ее по голове. Этим девушка снова, вызвав отзвук какой-то ноющей боли в груди, понравилась Медному.

Он взял гитару. Усмехнулся:

— Ладно. Считайте, что мозговой штурм закончили. Сейчас мы попоем, а потом… а потом обсудим, как нам исправить всех этих вредных людей.

День катился к вечеру. Крышка небесной кастрюли синела, и в этой синей шали начинали поблескивать крайние угли костра. Медный сидел у его кромки, отложив гитару. Обсуждали семинар о вредных людях, о том, как их нейтрализовать, как обезопасить себя от грубости, хамства и агрессии на улице.

— Вот вы знаете, что такое нейТРАЛизация? — задумчиво говорил Иван, прослуживший, в отличие от всех остальных, в армии. — НейТРАЛизовать — значит ТРАЛить. У нас на минном тральщике мы мины учебные тралили. Идет судно с тралом и сначала ЦЕПЛЯЕТ мину. Потом ее на палубу поднимают, затем обезвреживают. С боевыми — то же самое. Значит, надо зацепить такого вредного человека, то есть заТРАЛить, а потом уже обезвреживать. А иначе ничего не сделаешь.

— И как это «зацепить»? Языком, что ли? — насмешливо спрашивала Олеся.

— Нет! Его интересом. Понимаете: идет тетка, ноги устали, сумка тяжелая, в универмаге на сто граммов обвесили, и цены подняли. Поговори с ней о деньгах. Пусть пожалуется. Выслушай. А потом…

В этот момент Слава, который почти не принимал участие в общей беседе (впрочем, Медный и не настаивал), неожиданно поднялся. В этих сгущающихся сумерках он впервые снял свои темные очки, и Медный наконец увидал его глаза — маленькие, злые.

Слава тоже встал, как Су Ян, и тоже вышел в середину. Он уперся в камни кожаными ботинками с грубым рантом (обул их сразу, как только перешел ручей!) и заговорил. Глухо. Резко. И поэтому его речь почти не встречала ропота. Ее пока еще впитывали.

— Нет, у вас тут круто. Я послушал. Все эти картинные восторги, ахи-вздохи и игривые придумки, которые здесь предлагаются уже и на продажу. Выглядят такой наивной шоу-буффонадой. Вы же семинар этот потом в бабки переведете? Типа: «Как нейТРАЛизовать свою вредность». Клиент попрет! Стороннего наблюдателя, в моем лице, например, ваш «накачанный энтузиазм» обескураживает настолько, что хочется спросить: «Что пили?» Знаю, что только вино. Но, кажется, и без него крыша едет. В конце концов, почему бы и нет? Одни морочатся с компьютерными играми, другие играют в «иного себя» — и те и другие все-таки симпатичней уставившихся в телеящик или вовсе наклюкавшихся водки «прожигателей времени». Но что-то все-таки настораживает… Да, я так подумал! Как может настораживать внимательного ребенка не в меру игривая веселость взрослых? Ну не могут они быть такими веселыми. Какие же они тогда взрослые? Какая-то ненадежность за всем кроется. Ребенок интуитивно чувствует, что закончиться это может плохо. Особенно когда последние деньги отданы за билет на очередной «семинар».