– Неправда, – услышала она голос Коринны Риполи. – Никогда так не думай, Адрия!

Но отец, сидящий возле нее, прижавшись губами к ее уху, произнес:

– Ты гораздо больше, чем то, какой мы хотели тебя видеть. Но молчи. Береги силы. Видишь, они уже здесь! Оба лекаря здесь!

Силы, опять. Но было уже слишком поздно. Слишком поздно стало уже в тот миг, когда меч вошел в мое тело, подумала она.

Адрия больше не произнесла ни слова. Не всегда находятся мудрые или полные смысла слова, чтобы сказать их в конце жизни. И мужество не всегда вознаграждается, разве только в памяти других людей, возможно, но память – такая хрупкая вещь.

Она гадает, кто еще присутствует здесь, где она сейчас. Ей кажется, что она висит в пространстве над своим телом. Видит своих рыдающих родителей и других людей. Ей хочется сказать им, что сейчас не время плакать, ведь дворец атакуют!

Ей следовало бы бояться, думает Адрия. Она мертва и понимает это. Но не годится готовиться к встрече со своим Богом, испытывая страх, не так ли? Не так она жила, не такой была и не так сделает следующий шаг, если это в ее власти. Но, если честно, в этот момент ей немного страшно.

Времени было так мало, как ей кажется. Время, думает Адрия, в нем все дело, правда? Ей нужно было больше времени. Вероятно, большинство людей хотели бы этого. Всегда хочется успеть больше узнать, больше увидеть – мест, людей. Любви мужчин и женщин. Знаний, смеха, коней для верховой езды.

По-видимому, всего этого не случится. Для нее не случится. Даже сейчас (недостаточно времени, даже здесь!) ей кажется, что люди внизу, вокруг ее мертвого тела, тускнеют или расплываются, они исчезают. Для нее. То, что приходит, начинается, а что-то заканчивается. Жизнь. Жизнь заканчивается. Ее жизнь. Ужасно жаль, думает Адрия.

Теперь ей кажется, что она находится вне комнаты, пролетев сквозь потолок, и это поразительно! Она парит над дворцом, над городом. Они очень красивые, думает Адрия. Она над всем миром, смотрит вниз… уже очень далеко, та крыша, где она стояла, когда…

Кони, думает Адрия. Она так любила их отвагу, мощь, грацию. Свет, думает Адрия. Бог, который все это дает. Некоторым.

По крайней мере, боли больше нет. Она может держаться за мужество, за свой собственный характер, за память о нем и ждать, что будет дальше.

Потом это действительно приходит к ней, за ней, и она становится воздухом, лунным светом, пропадает, исчезает.

Два старших сына Ариманно Риполи тоже погибли в ту ночь. Схватив оружие, они побежали вниз по главной лестнице во двор замка навстречу первой волне мятежников. Третий сын, самый младший, был ранен в руку, но его унесли в дом, наверх, в безопасное место, и он выжил.

Произошедшее вновь показывает, как редко мужчины и женщины могут с уверенностью строить какие-либо планы на будущее, а уж тем более предвидеть его.

Третий брат, всего на год старше Адрии, был самым способным из сыновей Риполи. Он, скорее всего, никогда не унаследовал бы власть, но после смерти братьев стал наследником Ариманно, а затем, когда его отец ушел к Богу, – новым герцогом Мачеры.

Благодаря этому, благодаря ему, династия Риполи выжила, стала сильнее, просуществовала так долго, что оказало большое влияние на Батиару и на весь мир во многих отношениях.

Труднее измерить, какое значение имела жизнь и смерть его сестры.

Во время службы в память об Адрии Риполи, после того, как мятеж был жестоко подавлен и двести сорок шесть изувеченных тел гнили на городской площади, а отрубленные головы торчали на пиках на стенах города, было сказано, что она умерла так, как всегда хотела: защищая свою семью и дом, проявив большую отвагу, чем любая из известных миру женщин (так всегда говорят об умерших).

В этом была одновременно и правда, и старая, грустная ложь, так как Адрия вовсе не хотела умереть такой молодой. Ее ждала жизнь, которую она собиралась прожить, наслаждаясь, подобно человеку, смакующему сочные фрукты в разгар лета, или молодое вино осенью, или следящему за двумя лунами после любви, когда они сияют в окно, скользя сквозь облака в ночи.

Она лежит в часовне Риполи в большом святилище Мачеры. На мраморной плите, вмурованной в стену, выбито только ее имя и годы рождения и смерти. Эта надпись по прошествии стольких лет не скажет о ней ничего, кроме того, что она жила и – судя по выбитым датам – умерла молодой. Поскольку она была женщиной, люди, вероятнее всего, подумают, что от болезни или при родах. Если только, посмотрев на фреску над плитой, не соотнесут ее с могильной плитой. Эту фреску на стене семейной часовни отец Адрии заказал прославленному Маттео Меркати, попросив изобразить женщину – высокую, с темно-рыжими волосами (с годами фреска выцвела, и они стали каштановыми). Необычно то, что женщина изображена скачущей на великолепном коне. Она выглядит яростной и гордой и даже держит в одной руке меч, потому что отец захотел, чтобы ее нарисовали именно так.

Жестокость, которой герцог Ариманно ответил на ту ночь, объяснялась главным образом смертью дочери. Это все понимали.

Именно из-за Адрии женщин семей Аббато и Кондитти убили на площади вместе с отцами, братьями и сыновьями – выволокли из домов и разрубили на части.

Они не подверглись сексуальному насилию, поскольку герцог не желал подобной судьбы для Адрии, их просто убили, как убили ее. Ариманно до конца жизни оплакивал свою младшую дочь, чувствовал ее отсутствие, переживал потерю.

И другие тоже, в их числе – Фолько д’Акорси и его жена Катерина, ее тетя и дядя. Помимо прочих – сын одного портного из Серессы, который был знаком с Адрией очень недолго и видел ее всего два раза, но с первой же их встречи на лестнице в другом дворце знал, что эта женщина заявила права на него, на его сердце, на часть той жизни, которую ему предстояло прожить. Это понимание иногда, хоть и редко, приходит к некоторым из нас…

* * *

Моряки говорят, что капли дождя начинают скучать по туче уже тогда, когда падают сквозь свет или мрак в море. Так и я скучаю по ней, падая сквозь свою жизнь, время, бесконечную суету. Она до сих пор иногда снится мне по ночам, но сны эти ничего не значат. В них только я сам и моя тоска по тому, чего никогда не будет.

Мы иногда так отчаянно чего-то желаем. Так уж мы устроены.

Это правда, что близнецы, которые правили в Авенье, оказывали щедрую поддержку знаменитой местной школе, учили своих детей вместе с сыновьями (а иногда и дочерями) других аристократов, а также некоторых других людей. Братья почитали Гуарино Пезелли, который основал их школу и до сих пор руководил ею.

Несмотря на это, было бы опасной ошибкой считать их слабыми или слишком добросердечными. Особенно в том, что касалось безопасности их города-государства или прибыли, которая обеспечивала большую часть этой безопасности – и их собственного комфорта.