Странное дело: Филипп снова стал отстраненно-ледяным, и когда жена оказалась рядом на балу, заговорил с ней высокомерным тоном. Анжелика даже начала думать, что те сладостные минуты, воспоминания о которых она бережно хранила в глубине своей памяти, как хранят распустившуюся розу с пурпурными лепестками, были всего лишь прекрасной иллюзией. Жестокость высшего света стремилась уничтожить нежный цветок, хотя он едва расцвел. Но Филипп был типичным представителем этого мира, грубого и злого. Анжелика не знала, что он находился в плену сложных, необычных для него чувств, испытывая муки гордости и одновременно приступы панического страха, который она ему внушала. Он не чувствовал в себе сил укротить жену, подчинить ее себе, не прибегая к ненависти. Он боялся, что, если возведенная им стена равнодушия рухнет, он попадет в рабство. А ведь он поклялся, что никогда не позволит женщине одержать верх над собой. Но именно это происходило, стоило Филиппу представить себе улыбку Анжелики, ее взгляд. Маршал дю Плесси чувствовал себя уязвимым подростком. В его душе пробудилась былая застенчивость. Изуродованный распутной жизнью, которая принесла ему больше разочарования, чем удовольствия, он никак не мог поверить в необычайную гармонию, возникшую во время физической близости с одним из тех ненавистных и презренных существ, которыми он считал женщин. Должен ли он признаться себе, что именно это и называют любовью? Или это всего лишь мираж? Страх перед новым разочарованием терзал его сердце. Он повторял себе, что, если оно наступит, он умрет от досады и горя. Уж лучше цинизм и насилие!

Анжелика, которая даже представить себе не могла, что за бесстрастной маской мужа кроется буря эмоций, переживала жестокое разочарование. Блестящие праздники не могли отвлечь ее от печальных мыслей. Внимание короля раздражало, а его настойчивые взгляды вызывали головную боль. Почему Филипп ее покинул?

Во второй половине дня, когда весь двор находился в Зеленом театре и аплодировал Мольеру, Анжелика почувствовала невыносимую тоску. Ей показалось, что она снова превратилась в бедную испуганную девочку, окруженную в замке Плесси пажами-зубоскалами, которая сбежала в ночной мрак с разрывающимся от горя и насмешек сердцем. Ее вновь захлестнуло желание убежать. «Я их всех ненавижу», — подумала Анжелика, бесшумно покинула дворец и приказала подать карету. Позднее, не раз вспоминая об этом импульсивном побеге из Версаля, она называла свой поступок предчувствием. Потому что, прибыв вечером в особняк на улице Фобур Сент-Антуан, она застала там деловитую активность, и Ла Виолетт сообщил маркизе, что его хозяин получил приказ отправляться на фронт в Лотарингию. Он уезжает завтра с рассветом.

В столовой, отделанной черным деревом, при свете двух серебряных подсвечников в одиночестве ужинал Филипп. При виде Анжелики в просторной накидке из розовой тафты он нахмурил брови.

— Что вы здесь делаете?

— Разве я не имею права возвращаться домой, когда сочту нужным?

— Вы были приглашены в Версаль на несколько дней.

— Мне вдруг показалось, что я умираю от скуки, и я уехала от этих невыносимых людей.

— Надеюсь, ваше оправдание — ложь, ведь так говорить недопустимо, вы рисковали разгневать короля… Кто предупредил вас о моем отъезде?

— Я же сказала — никто. Ваши приготовления для меня полная неожиданность. Стало быть, вы собирались уехать, даже не попрощавшись со мной?

— Король попросил меня сохранить отъезд в тайне, в том числе и от вас. Все знают, что женщины неспособны держать язык за зубами.

«Король ревнует!» — чуть было не закричала Анжелика. Филипп ничего не видел, ничего не понимал… Хотя, может быть, он только делал вид, будто ничего не понимает?

Она села у другого конца стола и медленно сняла тонкие кожаные перчатки, расшитые жемчугом.

— Странно. Летняя кампания еще не началась, войска находятся на зимних квартирах. Насколько мне известно, король пока еще никого не отправлял в расположение войск под предлогом войны. Ваш отъезд очень похож на немилость, Филипп.

Филипп молча посмотрел на жену. Он молчал так долго, что она решила, что он ее не услышал.

— Король — мой повелитель, — наконец произнес он и тяжело поднялся. — Мне пора, уже слишком поздно. В мое отсутствие позаботьтесь о своем здоровье, мадам. Прощайте.

Анжелика подняла к нему взволнованный взгляд. «Неужели мы не можем попрощаться иначе?» — казалось, молила она.

Маркиз сделал вид, что ничего не понял, и лишь поцеловал руку, которую ему протянула жена.

В своей спальне бедная маленькая кузина разрыдалась. Она проливала те слезы, которые когда-то девочка-подросток смогла удержать из гордости. Слезы бессилия, слезы отчаяния.

— Я никогда не пойму этого мальчишку! Никогда не добьюсь своего.

Он собирается на войну. А вдруг он не вернется?.. О Господи! Он вернется. Не этого боялась Анжелика.

За открытым окном темнел тихий сад, раздавалось пение соловья, в комнату заглядывала луна. Анжелика вытерла мокрое от слез лицо. Она сказала себе, что полюбила этот дом с его глухими стенами, потому что именно здесь она стала жить вместе с Филиппом. Странная совместная жизнь, похожая скорее на игру в прятки, когда каждый приезжает домой только для того, чтобы переодеться и привести в порядок прическу — в промежутках между придворными приемами, спектаклями, псовыми охотами…

Но ведь были и короткие мгновенья, украденные у светской суеты! Например, те минуты, когда Филипп сидел рядом с ней и смотрел, как она кормит грудью маленького Шарля-Анри. Были разговоры, во время которых они смеялись, глядя друг на друга, было утро, когда Филипп примерял кольца и говорил с ней о Канторе. Наконец, тот недавний день, когда они подчинились безумию своих тел и он овладел ею так нежно и страстно, как будто по-настоящему любил ее.

Анжелика больше не могла сдерживаться. Она разделась, завернулась в кружевной пеньюар из белого линона и босиком бросилась к маленькой галерее, ведущей к апартаментам Филиппа.

Она вошла без стука. Он спал обнаженный, растянувшись поперек кровати. Тяжелое кружевное покрывало почти соскользнуло на пол, открыв мускулистую грудь, которая в мягком лунном свете казалась гладкой, словно мраморной. Сон изменил его лицо. Короткие вьющиеся волосы, обычно спрятанные под париком, длинные ресницы, чувственные губы, — все это придавало Филиппу невинность и строгость, какую можно встретить лишь у греческих статуй. Голова склонилась к плечу, руки раскинуты в стороны — он казался совсем беззащитным.

Анжелика остановилась у подножия кровати и задержала дыхание, чтобы лучше рассмотреть мужа. При виде подобной красоты ее сердце сжалось. Кое-что она заметила впервые: тонкая золотая цепочка с маленьким детским крестиком обнимает шею гладиатора, родинка на левой груди, многочисленные шрамы — напоминание о войнах и дуэлях. Она положила свою руку на сердце спящего, чтобы почувствовать его удары. Филипп пошевельнулся, и тогда Анжелика выскользнула из пеньюара и легла рядом с ним. Горячее тело здорового мужчины, прикосновение его атласной кожи пьянили ее. Она принялась целовать его губы, приподняла тяжелую голову, чтобы прижать ее к груди. Он подался вперед и в полусне взглянул на нее.