Савинков слушал и думал, что все-таки подозрения Павловского по крайней мере безосновательны. Все, что говорит Мухин, логично и основано на жизни, которую он, Савинков, знает плохо. И в этом главная опасность, а не в чем ином.

Ему интересно слушать все, что говорит Мухин — человек из того, неведомого ему мира. Но как труден Федорову этот разговор, перескакивающий с темы на тему, разговор как будто ни о чем, но таящий в себе ежеминутную опасность! Ему надо держаться и говорить свободно и в то же время внимательно следить за каждым своим словом, потому что в сумбуре тем он может забыть сказанное им час назад и впасть в противоречие с самим собой или в чем-нибудь неточно повториться. Савинков не без умысла начинал такой хаотический разговор, но затем отказался от мысли поймать Федорова, понял, что в данном случае этот способ наивный, а главное, у него почти совсем заглохло подозрение. Правда, в голове уже зрел план особого испытания для Федорова, но пока он еще не знал, прибегнет ли к нему.

Постепенно разговор вернулся к главной деловой теме — может ли Савинков дать Федорову политическую консультацию по деятельности «ЛД»? Федоров спрашивает об этом прямо и просит прямо ответить.

Савинков замолчал надолго. Уставясь на запыленную могильную плиту из черного мрамора, он думал: можно сказать сейчас «нет», оборвать все контакты с этой таинственной «ЛД» и такой ценой купить себе спокойствие. Этого он не сделает. Другой вариант ответа: «да». Но разве можно, будучи честным человеком, консультировать политическую борьбу на расстоянии и давать ответственные советы людям, ведущим смертельную борьбу за тридевять земель от тебя? Это было бы авантюрой. Значит, надо пойти по третьему пути — никакого определенного решения сейчас не принимать и продолжить контакт с «ЛД» при помощи созданного в Москве Фомичевым объединенного комитета действия. В то же время Савинков понимает, что вести переговоры с руководителями «ЛД» и осуществлять с ними контакт на уровне Шешени или Фомичева недопустимо. Можно завалить все дело.

— Я отвечу вам сегодня вечером, — говорит Савинков и удивленно сознается: — Вы знаете, я устал.

Федоров видит его действительно усталое лицо с обострившимися чертами.

Савинков встает.

— В восемь вечера я заеду за вами в отель, мы поедем куда-нибудь ужинать и там продолжим нашу беседу. Такси, на котором мы приехали, ждет, и шоферу за все уплачено. Садитесь и поезжайте, куда вам нужно. А я еще погуляю здесь. Не прощаемся…

Федоров уже вышел на главную аллею, а Савинков все еще смотрел ему вслед. Мысль об особой проверке этого человека у него окончательно созрела…

Таксист Корженевский сидел на скамейке, но, еще издали увидев вышедшего из кладбищенских ворот Федорова, бегом вернулся к машине.

Федоров сел на заднее сиденье, но, раньше чем он назвал адрес, произошла смешная история. На высокий синий картуз таксиста Корженевского уселась пчела, и Федоров чисто механически сказал по-русски:

— У вас на шапке пчела.

Таксист сорвал с головы картуз и щелчком сбил с него пчелу. Так Федоров узнал, что он знает русский язык и конечно же доверенный человек Савинкова.

Как и все рестораны, вечерний «Трокадеро» был совсем не похож на дневной — в свете люстр он выглядел гораздо комфортабельней и помпезней. Официанты, утром со сна мятые, вялые, теперь приобрели какой-то актерский лоск и с каменными улыбками на чисто выбритых лицах сновали меж столиками. Савинков не сел, как утром, за удобный столик на двоих, а занял довольно большой стол.

— Как можно подальше от музыки… — сказал он.

Зная, что вечером ему предстоит посещение ресторана, Федоров купил в магазине белую крахмальную рубашку и строгий темно-синий галстук. Кроме того, он побывал в парикмахерской, после чего его бородка приняла наконец определенную форму острого черного клинышка под такими же острыми, сверху подбритыми усиками. Увидев Федорова в этом новом виде, Савинков сказал, смеясь:

— Типичный обладатель солидной чековой книжки…

Как только официант, приняв заказ, ушел, Савинков спросил, улыбаясь:

— Андрей Павлович, а какое ваше настоящее имя?

— Я вас не понимаю…

— Как вас зовут? По правде! — повторил Савинков.

— Андрей Павлович. Ничего не понимаю…

— А ваша должность?

— Я уже рассказывал вам, Борис Викторович. Пожалуйста… По организации «ЛД» — я член ЦК, а по советской службе — юридический консультант смешанной торгово-промышленной фирмы, занимающейся импортом и экспортом.

— Что значит — смешанной?

— Она наполовину государственная, наполовину частная. Порождение нэпа, одним словом. — Федоров отвечал, как всегда, спокойно, ровно, он будто не замечал наскока Савинкова, но стоило ему это спокойствие немалых усилий.

Савинков видел, что его допрос выглядит нелепым, но все-таки продолжал:

— Не кажется ли вам странной и глупой вся эта затея — ехать из Москвы в Париж за советом по делам, столь же далеким от Парижа, как и сама Москва?

— Кажется. И мы говорили об этом у себя. И именно поэтому о моей поездке сюда решения ЦК нет. Я поехал на ответственность двух членов ЦК: мою и Новицкого.

Федоров готов к таким эскападам. Артузов говорил в Москве: «Чем железней мы зажмем его в русло нашей легенды и заставим его думать и поступать так, как нужно нам, тем с меньшими умом и выдержкой он будет пытаться вырваться из нашего русла». Артузов рекомендовал в такой момент открыто сказать Савинкову, что его недоверие излишне и оскорбительно.

— Ваше стремление обнаружить во мне провокатора непонятно. Не проще ли сказать, что никакой консультации не будет? Я уеду, и вы погрузитесь в атмосферу полного покоя.

— Я учту ваш совет, — холодно цедит Савинков.

— Вы не обижайтесь, Борис Викторович, — доверительно продолжает Федоров. — У меня оснований обидеться больше. В самом деле, вы подумайте, зачем мне быть не тем, кем я назвался? Денег я у вас не прошу, на вашу жизнь и свободу не покушаюсь. Я приехал и уеду, на том и всей истории конец…

Постепенно их разговор возвращается в спокойное русло и течет ровно, без вспышек, как говорится, точно по плану.

Да, удивительная вещь легенда, по которой живет и действует разведчик. Человеку придумывают иногда всю его жизнь, и прошлую, и настоящую, и — что самое главное — будущую. И он обязан жить точно по этому предначертанию. И нужно, чтобы судьба, скроенная чужими руками, не была человеку, что называется, тесной и позволяла ему всегда чувствовать себя легко, естественно, будто она — эта чужими сделанная судьба — и есть его собственная, родная.

Переговоры, которые сейчас вел Федоров с Савинковым, были тщательно отработаны еще в Москве. Федоров обязан был точно следовать прорисованной в Москве схеме, не особенно тревожиться, когда разговор уклоняется от схемы, и терпеливо возвращать его в уготованное ему русло…