– На кого вы работаете? – спросил я. – Кто приказал взорвать лекторий именно сейчас?

– Мы боремся за права простого народа…

– Пустые слова! – оборвал я собеседника. – Как вас приставили к Меллоуну и Тачини, так и эту цель спустили тоже сверху. Никакие вы не борцы за идею, а обычные платные провокаторы!

– У вас слишком длинный язык, Лев Борисович! – проговорил Красин с нескрываемой угрозой. – Для человека в вашем положении это чревато серьезными неприятностями!

– Да что вы говорите? – усмехнулся я и спросил: – Вы работаете на герцога Логрина? Или все же на Новый Свет? На тот самый крупный капитал?

Ответ на этот откровенно провокационный вопрос меня нисколько не интересовал. Важно было сбить Красина с толку неожиданным заявлением, и, судя по тому, как дрогнул упертый мне под ребра ствол, последние предположения угодили точно в цель.

Не теряя ни мгновения, я скрутил корпус, одновременно сдвигаясь в сторону от оружия. Тотчас грохнул выстрел, и стоявший перед нами господин в элегантном макинтоше всплеснул руками и повалился на мостовую. Мне лишь обожгло бок.

Ухватив руку противника с оружием, я выкрутил ее и поднырнул под плечо Красина, а потом резко выпрямился, взваливая его тушу себе на спину. Поясница хрустнула, но острая боль в связках не помешала провести борцовский прием, и я перебросил тучного анархиста через себя.

Толстяк рухнул на брусчатку с такой силой, что под ногами дрогнула земля. Так показалось в первый миг, а потом взрывная волна с ужасающей силой шибанула в грудь, отбросила на спину и покатила кубарем. По ушам ударил ужасающий грохот, и здание лектория «Всеблагого электричества» сложилось, будто непрочный карточный домик. Мачты с медными шарами накренились и рухнули на площадь, к небу взметнулось настоящее облако пыли.

Когда удалось отлипнуть от мостовой и оглядеться, всюду валялись разбросанные ударной волной люди, но серьезно пострадала лишь стоявшая за оградой охрана. Меня самого контузило, в ушах стоял сплошной звон, да еще горела огнем обожженная пороховыми газами кожа на боку, где в пиджаке обнаружилась длинная узкая прореха.

Я попытался встать с брусчатки, но тотчас навалилось головокружение, а в глазах посерело, и пришлось остаться на холодных камнях. Звуки так и не вернулись, краски померкли, и происходящее виделось дурным черно-белым фильмом: одни горожане пьяными движениями нокаутированных боксеров поднимались с земли, другие в панике разбегались с площади, стремясь поскорее покинуть опасное место. Мало кто задержался оказать помощь пострадавшим при взрыве, и на выходивших к лекторию переулках в один миг образовалась ужасная давка.

Шок. Это просто шок.

«Красин!» – мысль эта молнией промелькнула в голове; я повернулся и увидел, как толстяк тяжело привстает на четвереньки. Из его ушей струилась кровь, в остальном от взрыва он нисколько не пострадал.

Я направил на него вытащенный из кармана «Цербер», но в глазах двоилось, а рука ходила ходуном, и прицелиться не получилось. Анархист заметил меня и страшно оскалился; одной рукой он уперся в брусчатку, другой потянулся за валявшимся в шаге пистолетом.

«Цербер» трижды плюнул огнем – совершенно бесшумно, я лишь ощутил, как толкнулась в ладонь рукоять. Красин вздрогнул и уткнулся лицом в мостовую. Первые две пули угодили ему в бок и плечо, а последняя пробила висок, и по камням вокруг головы начало растекаться кровавое пятно.

Совершенно машинально я поменял съемную кассету пистолета на новую и поднялся на ноги, но к этому времени второго анархиста уже и след простыл. Соколов удрал.

– Сволочь! – выругался я, спрятал руку с пистолетом в боковой карман пиджака и, пошатываясь словно пьяный, зашагал в обход покосившейся, а местами и полностью обвалившейся ограды лектория.

Серьезно пострадавших на площади перед обрушившимся зданием было немного: в основном контуженные горожане разбредались по окрестным улицам самостоятельно, а неотложная помощь требовалась лишь тем, кому не повезло попасть под удар разлетевшихся из окон осколков витражей. Но вот у главного входа, где вырвалась из здания взрывная волна, брусчатка оказалась полностью залита кровью; там валялись переломанные тела и оторванные конечности. Из-за обрушившихся перекрытий подвала правое крыло лектория полностью ушло под землю, и было даже страшно представить, сколько людей угодило в провал мостовой.

Расталкивая счастливчиков, которые не успели попасть в лекторий, я начал пробираться к центральным воротам и вдруг заметил Александра Дьяка, который брел навстречу, зажимая ладонью окровавленный лоб.

– Александр! – крикнул я, но изобретатель меня не услышал.

Я пробрался к старику и обхватил, помогая удержаться на ногах. От соседних домов уже спешили на помощь добровольцы, но я повел Дьяка не в одно из окрестных кафе, где развернулись импровизированные пункты первой помощи, а прямиком к выехавшей на площадь карете «скорой помощи». Санитары побежали за тяжелоранеными с носилками, принимать пострадавших у экипажа остался врач. Александр Дьяк ему серьезно раненным вовсе не показался, но я выгреб из бумажника несколько сотенных банкнот и запихнул скомканные купюры в нагрудный карман халата медика.

– Не заставляйте убеждать вас по-иному, – произнес я после этого, не слыша собственного голоса.

Врач поежился и разрешил уложить Дьяка на одно из свободных мест.

Когда через пять минут карета укатила в госпиталь, а на смену ей приехало несколько новых, я сунул руки в карманы и зашагал прочь, спеша убраться с площади, прежде чем полицейские перекроют соседние улицы и начнут тотальную проверку документов.

Что облавы непременно последуют, я нисколько не сомневался и потому, когда кто-то ухватил сзади за руку, крутнулся на месте излишне резко и лишь в самый последний момент успел сдержать удар уже приподнятого локтя. За спиной оказался вовсе не излишне ретивый констебль, а Елизавета-Мария, суккуб.

– Ты здесь что делаешь? – опешил я от удивления.

Елизавета-Мария принялась что-то быстро говорить, но для меня она лишь беззвучно открывала рот. Слух так и не восстановился, в ушах стоял сплошной звон.

– Не слышу! – сказал я ей и немедленно заработал увесистую затрещину.

– Так лучше? – спросила суккуб.

Спросила – и я прекрасно разобрал ее слова. После хлесткой пощечины в голове что-то щелкнуло, и меня вмиг окружила ужасная какофония. Кто-то кричал, кто-то плакал навзрыд, выл и скулил. Неподалеку надрывался колокол пожарной команды, пронзительно свистели полицейские, неразборчиво хрипела тарелка уличного громкоговорителя, и действительность враз перестала казаться жуткой кинохроникой.

Все это происходило здесь и сейчас. И происходило со мной!

Я немедленно ухватил Елизавету-Марию за руку и потащил ее с площади.

– Да подожди ты! – возмутилась суккуб. Ноздри ее азартно раздувались, а кончик языка то и дело пробегал по тонким бледным губам. Человеческие страдания привлекали ее демоническую натуру, и наблюдать за этим было попросту неприятно.