сама того не ожидая, пнула бродягу в лицо.

Человек взвыл и еще злее вцепился в нее. Конь прянул в сторону, напугавшись, и на этот раз удержать его она не сумела. Поводья выскользнули из рук, и Тильда поняла, что падает набок. Лишь бы не под копыта, мелькнула мысль, и невероятным усилием Тильда развернулась так, чтобы упасть в глубокую мягкую грязь.

Конь понесся куда-то вперед, не задев ее.

Позади прогремел выстрел.

Очнулась Тильда уже на земле, дождь молотил по лицу, а над ней склонился Саадар.

– Ты как?

– Вроде ничего не сломала. – Тильда пошевелила рукой.

– Пойдем. – Саадар помог ей подняться. Тильда краем глаза заметила в свете факела кучу тряпья, бывшую недавно напавшим на нее человеком.

– Ты что, убил его?..

– Возможно, – резко ответил Саадар. В обеих руках он держал поводья лошадей. – Что же ты?.. А, ладно, давай отсюда убираться. А то набегут всякие… Хорошо, что дождь.

Саадар силой заставил ее надеть собственный сухой плащ.

Дождь только набирал силу. Утроба молчала, черная, ни единого огонька. Одежда вся вымокла и мерзко липла к телу, и, хотя ночь была душной, Тильда дрожала от холода и ветра.

Бесполезный теперь пистолет мешался, и хотелось его выбросить. Ничем не помогла ей эта железка! Да и чем она поможет, когда рука того, кого ты любишь, выскальзывает из твоей, и вы мгновенно теряетесь в толпе, которая наступает, все наступает…

Отсветы фонаря едва доставали до мокрых стен хижин, кто-то шипел на них из углов, откуда-то звучала брань. И это завораживало, не отпускало, как завораживает вид дохлого зверя, в котором копошатся черви, когда и хочешь отнять взгляд, а не можешь.

– Мы найдем его, – услышала она сзади.

Конечно, найдем, но в каком виде?..

Узкие улицы Утробы остались позади, и они выехали на пустой в этот час Большой проспект. Отсюда открывался вид на освещенный факелами императорский дворец. Улицы, улицы, улицы. Знакомые и незнакомые, узкие, широкие, горбатые и прямые – были бесконечным лабиринтом. И скоро Тильда совсем перестала понимать, куда они едут, лишь мысль билась в голове: найди! Ему плохо! Найди его!

Ее мутило и бросало в жар.

Ночь перешла в сиреневые сумерки, побледнев и окрасившись алым с самого края неба. Ветер стучал ветвями деревьев, кидал в лицо ядовитые цветы олеандров, невесть откуда принесенные.

Сил уже не было.

– Мы возвращаемся? – Тильда не сразу заметила, что они свернули на нир-Тинно.

– Ты не держишься в седле. И наверняка простудилась, – скупые слова падали каплями дождя в раскаленную почву пустыни.

Слез, чтобы плакать, тоже не было.

– Я разузнаю днем все, – проговорил Саадар более ласковым тоном. – А ты и себя угробишь так, и сына не спасешь.

Пришлось согласиться.

У стены их дома сидел какой-то бродяга. Он сжался в клубок в поисках тепла и защиты, и сердце вдруг полоснуло болью, и острым же, как эта боль, предчувствием. Тильда спешилась и бросилась к нему.

Ноги подогнулись, став словно тряпочными. Арон сидел у стены, обнимая себя за плечи.

– Арон… Ты… Арон… – шептала она, не веря. Это бред, это сон, это иллюзия!

Это был ее сын. Грязный, одежда висела лохмотьями, но это был ее сын! И он никак не хотел очнуться. Не мог очнуться! Ему было плохо.

Саадар мгновенно все понял:

– Найду целителя. – Он вскочил в седло легко, словно взлетел, и только дробно застучали копыта по брусчатке, рассыпаясь эхом в утренней тишине.

Дождь не прекращался.

– Мама, – услышала она вдруг тихое. Арон глядел на нее мутным взглядом цвета крыжовника, потом уголки губ чуть приподнялись в улыбке.

И он закрыл глаза.

21

Все же он опоздал.

Арон знал это твердо, как знал, когда в Даррее не успевал к началу урока, и дверь класса захлопывалась перед его носом. Он так бежал! – и все равно не успел.

Дорогу обратно он тогда едва нашел – ему просто повезло. Он шел наугад, пока не наткнулся на какую-то ферму, и фермер сначала погнал его прочь – грязного с ног до головы, потому что решил, что он из тех бродяг, что отвлекают внимание почтенных крестьян, а потом крадут гуся, или курицу, или яйца, или что-нибудь еще крадут… Но жена того фермера сжалилась над ним, дала печеную картофелину и указала, в какую сторону идти. До города он доплелся, когда совсем рассвело, а дома все было закрыто. Тогда он сел под дверью и уснул.

Проснулся он оттого, что кто-то держал его за руку.

А что было потом! Мама ругалась, рыдала и обнимала его – Арон и подумать бы не подумал никогда, что она так может!..

А теперь они все – мама, Саадар, Гидеон – сидят в маленьком дворике их нового дома, сидят под абрикосовым деревом за широким столом, над головой качаются ветки, между ними качается небо, и шевелится синеватая тень на беленой стене – а он опоздал и не может связать друг с другом и двух слов, чтобы рассказать им все. Взгляды мамы и остальных скрещиваются на нем, и оттого колкие мурашки пробегают по коже.

– Я видел… – Арон глотнул как будто загустевшего, студенистого воздуха. – Видел…

Слова не давались. Ускользали, сыпались сквозь пальцы – не поймать, не составить ни одного предложения!..

От него ждали, что он все объяснит: почему он сбежал, и что с ним было – но он не мог. То огромное и черное, что осталось в дыре под землей – разве покажешь это, разве объяснишь, как темнота набухает и плещется вокруг, как она шевелится и ползет, как душит, как выедает глаза и заставляет молчать?..

Он поднял руки – и опустил. Они цеплялись за пальцы, липли, как тополиный пух к потной, разгоряченной бегом коже.

Тогда Арон пошарил в кармане: камень был с ним, острый даже сквозь ткань, и ощутимо жегся, потрескивал искрами. Арон поскорее достал его и выложил на стол. Это был камень, что он унес с берега безымянного озера в темной дыре.

– Я взял его в подземелье, это… далеко. Там… – Он вдруг запнулся. Что там было? Арон попробовал вытолкнуть из себя сухие, шершавые слова, но у него не вышло – язык вдруг как будто к нёбу приклеился, не шевельнуть, словно распух во рту, стал огромным. – По…понимаете?

Гидеон медленно поправил очки, потом так же медленно поднял камень, взвесил в ладони, будто тот совсем не обжигал, будто от него не оставалось на пальцах черной пыльцы.

– Ничего не понимаю. – Он передал камень маме, и она тоже недолго разглядывала его, а потом сказала:

– Это обыкновенный кусок гранита, без всякого сомнения.

– Нет!

Гидеон улыбнулся:

– Увы, юный Арон, мне придется тебя огорчить, я ничего в нем не чувствую. Если тебе показалось, что в нем остатки каких-то сил… Возможно, когда-то так и было, сейчас же это просто камень.

Время, отведенное ему, сжималось тугой спиралью, сходилось в одну точку. Арон затаил дыхание – неужели даже Гидеон не мог ничего понять?!

– Я могу отвести! И показать! – Арона распирало от желания прямо сейчас броситься туда, к этому ужасному темному провалу, нестись так быстро, как только можно, потому что стоило торопиться! Он чувствовал это пальцами босых ног: земля тихонько дрожала, в ней зрело что-то мощное, разрушительное, что необходимо остановить.

– Боюсь, твоя матушка не переживет, если ей опять придется искать тебя всю ночь, мой мальчик.

Арон аж словами поперхнулся. Искоса глянул на маму рядом на скамье, на ее строгое, серьезное лицо, очень смуглое и худое.

– Понимаете, там такая… дыра. – Арон развел руки, показывая, каких размеров, по его мнению, «дыра». – И в нее лезут всякие… Как грибы. Ядовитые, – прибавил он, чтобы всем стало яснее.

Но яснее никому не стало – Гидеон переглянулся с мамой, и только.

Ему не верят! Сколько раз он выдумывал невероятные небылицы, сколько раз скармливал маме откровенное вранье – а теперь попробуй пробей их стену!

– Я должен… Понимаете? Пойти! И!.. Думаете, я вру?

Голос срывался, стал тонким, как у девчонки.

Маленький дворик с абрикосом сделался тесным, а слова, мысли – невыразимо огромными. Арон вскочил со скамьи – но его остановил спокойный голос Гидеона:

– Арон, ты просишь помочь, но совершенно не хочешь внятно объяснить, что случилось. Сядь. Попробуем по-другому.

Арон сел обратно, и Гидеон принес ему чай.

Он сидел за столом и пил этот крепкий тепловатый чай, в который Гидеон добавил что-то еще, каких-то трав – может, душицы. И чем это поможет делу?.. Может, Гидеон на чае погадать хочет?..

Арон смотрел, в какой узор сложились чаинки в его чашке. Эрин когда-то давно рассказывал, что значит, если увидеть в чашке краба, или дерево, или облако, или собаку. Но сейчас он не видел ни крабов, ни собак – только огромную дыру, темноту. Протянул чашку Гидеону.

– Это… Вот о чем я!

Гидеон тоже заглянул в чашку. И смотрел так долго, наклонял в разные стороны, щурился – казалось, будто он так до вечера просидит!

– Ну, что там? – голос Саадара. – У тебя такой вид, будто Безликий!

– Возможно, так и есть! – огрызнулся Корень. Он снова повертел чашку.

Разговор уплывал от Арона, как он ни старался вникнуть, расщеплялся на отдельные голоса, на несвязанные фразы. Взрослые спорили, перебивая друг друга,