Операция «Живаго» произвела такое впечатление на сотрудника ЦРУ Уолтера Чини и его нидерландского коллегу Йопа ван дер Вилдена, что они вспоминали о ней еще в 1990-х годах и обсуждали возможность открытия музея, посвященного Пастернаку[941]. ЦРУ вначале строило возвышенные планы об обширной библиотеке, которую оно посылало на восток. В одной из ранних записок о тайной интеллектуальной кампании ЦРУ говорило, что книжная программа оказалась «весьма успешной»[942]и «в конечном счете, можно сказать, повлияла на отношения и укрепила предрасположенность к интеллектуальной и культурной свободе и недовольству их отсутствием».

Несмотря на то что многие действия ЦРУ в ходе культурной холодной войны были разоблачены в прессе в конце 1960-х годов, из-за чего ведомство даже вынуждено было приостановить некоторые операции, тайное распространение книг до конца 1991 года оставалось в основном засекреченным. Начиная с появления книжной программы в 1950-х годах и до распада СССР ЦРУ распространило 10 миллионов книг[943]и журналов в странах Восточной Европы и в Советском Союзе. Средства ЦРУ направляло либо малым издательствам, которые контрабандой ввозили книги, либо ЦРУ осуществляло одноразовые операции, как в случае с «Доктором Живаго». В последние годы существования программы, когда к власти пришел Горбачев, в Советский Союз ежегодно посылалось не менее 165 тысяч книг[944]. В карманах и чемоданах тайно провозили не только беллетристику, но и «словари и учебники иностранных языков[945], по искусству и архитектуре, религии и философии, экономике, управлению и сельскому хозяйству, исторические произведения и мемуары, а также каталоги».

Частично эта необыкновенная история вышла на свет, по кусочкам, в откровениях бывших сотрудников организаций, спонсировавшихся ЦРУ, и в работах таких ученых, как Альфред А. Рейш, который свел воедино историю программ в Восточной Европе с записей в университетах и бесед с частными лицами. «Миллионы людей, — пишет он в заключение, — так или иначе стали участниками книжной программы, даже не зная о ее существовании». Для многих «книжная программа» означала захватанную книжку, тайно переданную надежным другом и, в свою очередь, переданную кому-то другому.

Почти со всех официальных документов, посвященных книжной программе, в том числе с документов «Бедфорд паблишинг компани», чья деятельность была целиком рассчитана на Советский Союз, до сих пор не снят гриф секретности. Есть основания опасаться, что части богатого наследия ЦРУ — и общества — больше не существует. По словам бывшего сотрудника, в ЦРУ хранилось много карманных и миниатюрных изданий, но многие книги уничтожили, чтобы освободить место для других материалов.

Битва за «Доктора Живаго» стала одной из первых попыток ЦРУ использовать книги как рычаги давления в политической войне. Эти слова кажутся неприятными и циничными, и критики ЦРУ видят в скрытности ведомства присущие ему безнравственность и продажность. Но ЦРУ и его контрагенты были уверены в благородстве своих начинаний и в том, что перед лицом авторитарной власти, запустившей в действие собственную пропагандистскую машину, скрытность неизбежна. Много лет спустя, в эпоху терроризма, беспилотников и заказных убийств вера ЦРУ — и Советского Союза — в то, что литература способна преобразовать общество, кажется старомодной и наивной.

Травля Пастернака очень повредила положению Советского Союза на мировой арене. «Мы причинили много вреда[946]Советскому Союзу», — писал Хрущев, признавший: ему «очень жаль, что [он] так вел себя по отношению к Пастернаку». В то время, когда Хрущев диктовал свои мемуары, он находился практически под домашним арестом. По иронии судьбы, которая явно заставила бы Пастернака улыбнуться, Хрущев позволил вывезти пленки с его записями из Советского Союза. Его мемуары издали на Западе.

Следуя примеру Пастернака, многие советские писатели стали отдавать свои рукописи за границу. Он был первопроходцем. Возможно, самым известным последователем Пастернака стал Солженицын. В их число входят Синявский и Даниэль, которые на похоронах Пастернака несли крышку гроба, и еще один российский нобелевский лауреат, поэт Иосиф Бродский.

После смерти Пастернака возникло новое общество, которое стремилось к той же «интеллектуальной и художественной эмансипации, что и умерший поэт, — писал историк Владислав Зубок. — И они видели себя продолжателями[947]великой культурной и нравственной традиции, которую воплощали Пастернак, его герой Юрий Живаго и его среда. Таким образом, в духовном смысле они были детьми Живаго».

Бродский говорил, что, начиная с «Доктора Живаго», Пастернак породил волну обращений[948]в православие, особенно в среде еврейской интеллигенции. «Если вы принадлежите к русской культуре и мыслите ее категориями, вы прекрасно понимаете, что эта культура вскормлена православием, — говорил он. — Вот почему вы обращаетесь в православие. Кроме того, это своего рода оппозиция».

Могила Пастернака стала местом паломничества, куда приносят дань признательности «всем преследуемым и замученным поэтам»[949], как описал один поэт свои поездки в Переделкино в 1970-х годах. Молодые люди, которые в день похорон Пастернака допоздна читали его стихи, возвращались на его могилу, и год за годом новые лица и поколения по-прежнему цитировали строки из стихотворения «Гамлет»:

Но продуман распорядок действий[950],

И неотвратим конец пути.

Я один, все тонет в фарисействе.

Жизнь прожить — не поле перейти.

Нам великодушно помогали многие люди, без которых эта книга не появилась бы на свет. Спасибо!

Паул Кёдийк познакомил нас друг с другом и завел речь о «Докторе Живаго». Наши беседы впоследствии привели нас к решению вместе написать эту книгу. Рафаэль Сагалин, наш литературный агент, ввел нас в книгоиздательский мир. Крис Пуополо, наш редактор, с самого начала верил в наш успех.