Ради него я приехал в Харьков, истратился на билет, и на что ж это будет похоже, если я уеду, не повидавшись с этим загадочным человеком», — настойчиво думал Назар Гаврилович.

Вечером он снова пришел к писательскому дому. Осторожно побродив вблизи, боясь встретиться с любопытным дворником, он побрел к глубокому глинистому оврагу, полюбовался росшим внизу могучим, словно кованным из металла, дубом, доверху засыпанным тяжелым снегом. В яру мельтешили лыжники. Назар Гаврилович долго наблюдал, как мальчишки на санках и лыжах бесстрашно спускаются в яр.

«Придет или не придет сюда этот Кадигроб? Ведь, может, он не каждый вечер катается на лыжах?» — тоскливо размышлял кулак, не зная, что ему предпринять. Может быть, лучше пойти прямо на квартиру писателя и там все выяснить?

За спиной Федорца послышался звонкий детский смех. «Они!» — Федорец резко обернулся. К нему приближался человек с лыжами на плече, рядом с ним семенила румяная девочка в красной вязаной шапочке с помпоном.

— Папа, когда я подрасту, я буду здесь спускаться, вместе с мальчиками.

Человек не спеша приблизился, и Назар Гаврилович, не веря своим глазам, узнал в нем сына своего Миколу. То же лицо, хоть и с усами, та же ладная фигура и твердая походка — все, все Миколино. Никаких сомнений быть теперь не могло. Сердце старика оборвалось, голова закружилась, и он, призвав на помощь все свои силы, с трудом удержался на ногах.

Микола прошел вдоль кромки яра, обернулся, внимательно посмотрел на отца и как ни в чем не бывало зашагал дальше.

Назар Гаврилович не спускал глаз с удалявшегося сына.

Микола об руку с чужой девочкой дошел до невысокого спуска. Они приладили к ногам лыжи и легко и бесстрашно спустились на серебристо сверкающее дно яра.

По-зимнему ярко светила луна, и Федорец, стоя над кручей, хорошо видел сверху идущих на лыжах рядом Миколу и девчушку. На какое-то мгновение он потерял их из виду, встревожился, хотел сам спуститься в яр, но снова отыскал их в пестрой толпе лыжников.

Он и сам не знал, сколько времени простоял так, но вот Микола и девочка стали подниматься наверх. Поднявшись, они пошли в сторону Назара Гавриловича. Приблизившись, Микола остановился, глухо сказал:

— Батько, вы! — и, как в детстве, кинулся старику на грудь, прижался щекой к его лицу.

— Микола, сынок, живой! Как же ты забыл про нас? — По щекам Назара Гавриловича покатились слезы, скрываясь в густой бороде.

— Так нужно, батько… Как там живут наши: Одарка, Таня, Илько, Христя, мачеха, все наше семейство?

— Разве не знаешь? Татьяна отдала богу душу.

— Тиф?

— Тиф. Переполовинил весь хутор.

— Ничего не знаю о вас с тех самых пор, как трибунал присудил меня к высшей мере.

Девочка умными глазенками следила за ними, ничего не понимая. Микола, поймав ее недоумевающий взгляд, сказал:

— Иди, Любаша, домой, я догоню тебя.

— Папа, это мой дедушка? — догадливо спросила девочка.

— Да!.. Нет… Иди, иди, я потом все тебе объясню… Потом, только не говори никому.

Медленными шагами девочка пошла по узкой тропинке. Несколько раз обернулась.

— Откуда у тебя эта дочка? — в упор глядя на сына, ворчливо спросил Назар Гаврилович.

— Взял я чужую вдову. Она меня полуживым из могилы вытащила, выходила меня.

— Видал я ее, — признался старик и усмехнулся. — И не одобряю твой выбор. Разве тебе такая жена нужна? Ты у меня орел! Тебя даже Нестор Иванович заметил и выделил из ста тысяч, а с ним вон какие птицы летали: Лященко, Щусь, Витька Белаш…

— Не вспоминайте про них, папаша. В живых, может быть, один я остался из всех этих орлов. Да что же мы стоим тут, у всех на виду? Сделаем так. Я пойду домой, а вы через час приходите. Живу я вон в том доме, в правом крыле, квартира десять.

— Знаю, все знаю, сегодня держался за ручку твоей двери. Иди. Через час приду.

Втянув голову в плечи, Микола торопливо ушел. Назар Гаврилович, по-стариковски горбясь, бесцельно бродил по засыпанным снегом пустынным аллеям парка и все думал и думал — словно «песок земный», просеивал воспоминания о своей жизни, полной борьбы и опасностей. Горько усмехнулся — на ум пришли слова боговы:

«В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят; ибо прах ты и в прах возвратишься».

К сыну Назар Гаврилович явился в полночь, когда в доме уже погасли огни.

Микола ждал его. В комнате, занавешенной портьерами, был накрыт стол, на скатерти стоял графин с водкой и закуска.

Из кухни робко вышла Меланья, потупив глаза, остановилась в двери.

— Ну, здравствуй, невестка, — обратился к ней Назар Гаврилович и поцеловал в губы. — Значит, тоже махновка? Такое положение дела оправдывает поступок моего Миколы. Мы должны поддерживать друг друга.

Сели к столу.

— Ну, за благополучное возвращение твое с того света, — произнес кулак и с удовольствием опрокинул в рот чарку холодной водки.

Микола сдержанно, но подробно стал рассказывать о теперешней своей жизни, о литературной работе, о том, как приходится ему держаться настороже, притворяться и заметать следы, прислушиваясь ко всяким сплетням и пересудам. Видно было, что он измучен этой своей двойной жизнью. Голос его дрогнул, когда он спросил отца:

— Может, лучше всего пойти в ГПУ, признаться во всем, отсидеть сколько положено и начать жить сначала?

Как-никак перед ним был родной отец, человек, от которого можно не таиться. Но Назар Гаврилович нахмурил брови, сказал резко:

— Эта стежка не для тебя, сынок. Ты ведь определен советской властью на тот свет, и всегда помни об этом. Что бы ни случилось, а ты всегда будешь в ответе. Смертный приговор тебе никто пока не отменял.

На этом вопрос был покончен. Потом Назар Гаврилович неохотно рассказал о своих злоключениях в Кронштадте, похвалил отвагу отца Пафнутия, пожалел, что среди матросов не было Махно, и последними словами отругал трусливого и бездарного генерала Козловского.

— Не стоит он ни гроша, ни копейки, ни полушки, ни шелега. Выеденного яйца не стоит. Не генерал, а кизяк коровий.

— Бесславный конец восстания легко было предвидеть, — сказал Микола. — Нет сейчас в мире силы, способной повалить советскую власть. Уже во всех губерниях под корень подрублены банды. Ты, наверное, читал сообщение Государственного политического управления о контрреволюционной деятельности партии эсеров. Были опубликованы показания Лидии Коноплевой. Читал? И весь этот судебный процесс и демонстрация московских рабочих в память Володарского, убитого еще в 1918 году. Перед нами встает стена, батько, стена, которую лбом не прошибешь…

Говоря это, Микола поморщился, боль и