Какой простор! Книга первая: Золотой шлях

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Под конец обедни в воскресенье — последний день августа 1916 года — в кафедральный собор города Чарусы вошел могучий красавец. На нем была модная визитка, лаковые, шитые на заказ штиблеты, в руке, обтянутой лайковой перчаткой, он держал черный блестящий цилиндр. За его широкой, как парус, спиной прокатилась волна раболепного шепота:

— Кирилл Егорыч Змиев приехал… Осчастливил-таки город.

— Богу молится, но и черта не гневит.

Прихожане расступились. Крупно шагая и ни на кого не глядя, Змиев прошел в первый ряд и стал слева, у резного деревянного клироса, — широкоплечий, на голову выше толпы.

Из алтаря в дорогой ризе, осыпанной жемчугами, вышел скудоумный протоиерей Иона и невнятно стал читать проповедь. Змиев скучным взглядом обвел богатые стены собора, отыскивая на них свои дары богу. Нахмурив брови, он долго смотрел на бесстрастные лица святых в позолоченных забралах украшений. Молитвенное настроение горожан напомнило ему о его несчастье — пришло официальное сообщение о ранении сына ею Георгия, поручика, и частное письмо командира полка, где в подробностях описывалось, как прусский улан ударом палаша наискось рассек лицо Георгия.

— Изуродовали добра молодца, — едва слышно прошептал Змиев и полной грудью вдохнул синеватый, горький от ладана воздух.

Под церковное пение и урчащие возгласы протодьякона Змиев думал о сыне. Он любил его и был недоволен им. Сын не его вышел корня: худенький, суетливый, взбалмошный, в детстве часто болел, а в юности не проявлял ни ума, ни воли, ни любознательности. Кирилл Георгиевич знал за собой силу — физическую и нравственную, а Жора был хилый молодой человек с невыразительными чертами длинного лица, истеричный, всегда затянутый в зеленый мундир студента-академиста. Высокий крахмальный воротничок охватывал его тонкую шею. Ни внешним своим обликом, ни манерами он не напоминал отца. И часто Кирилл Георгиевич спрашивал себя: «Да полно, мой ли это сын?»

Будучи на втором курсе университета, в двадцатилетнем возрасте Георгий неожиданно женился.

Сделал он это без ведома родителей. Правда, прислал отцу из Харькова коротенькое письмецо. Неразборчивым своим почерком он уведомлял отца, что решил свивать судьбу с девушкой не их круга, бесприданницей, но из хорошей простой семьи. О том, кто ее родители, в письме не было ни слова.

Кирилл Георгиевич испытал приступ ярости. Непослушание переходило все границы. Ничего не говоря жене, он написал сыну длинное письмо, доказывая, что брак — выгодная сделка, а что касается волнений сердца, то можно содержать девушку на стороне.

«При моих средствах и положении ты бы мог составить выгодную, во всех сторон обдуманную партию и найти невесту в любом семействе нашего круга. Мне кажется, ты должен уважать и ценить отца и довериться ему в этом отношении. Ты знаешь, что и мой брак в деловом значении был неудачен и непродуман, хотя я всегда почитал твою мать. Не повторяй ошибки моей молодости. Тебя ждет разочарование. Если не одумаешься — пеняй на себя. Я лишу тебя моей поддержки».

В ответ на это письмо пришла беспечная телеграмма:

«Что решено, то решено. Приезжай на свадьбу. Пришли тысячу. Нежно целую. Жора».

Кирилл Георгиевич, зная сына, сложил оружие. Но ярость не утихла в нем. Тайно он отправился в Харьков, остановился в гостинице и вызвал к себе отца невесты. Явился старичок, очень чистенький, в аккуратном сюртучке, почтительный, но бесстрашный. На запугивания связями он сказал: «Не боюсь. Честно служу моему отечеству и государю». Попытку же предложить деньги решительно пресек. И вышел, спрятав платочек в задний карман сюртука.

Все было кончено. Кирилл Георгиевич послал сыну с артельщиком две тысячи рублей, но видеть не пожелал. В день свадьбы затерялся в толпе у церковной паперти. Он не мог победить в себе желания посмотреть на невестку. Когда подкатил свадебный поезд, мелькнула перед ним фата невесты, он увидел бледное, но миловидное личико. Невеста казалась хрупкой и все же была выше Георгия. Кирилл Георгиевич не вошел в церковь, остался на паперти. Искреннее горе душило его. От этих двух болезненных существ он не мог ждать здоровых внуков. И здесь впервые пришла ему мысль взять приемного сына.

Приемного сына Кирилл Георгиевич не взял. В начале войны он примирился с Георгием. Как и всегда неожиданно, в порыве патриотических чувств Георгий бросил университет, прошел ускоренный курс в военном училище и надел офицерские погоны. На этот раз Кирилл Георгиевич не сделал и попытки удержать сына — что-то переболело, сломалось в нем.

На фронт Георгия провожали отец и мать, жена Георгия Анна Павловна и тот бесстрашный чистенький старичок, который в номере гостиницы отверг и угрозы, и деньги Змиева. Прошло не больше месяца — и Георгий получил тяжелое ранение в лицо.

— Благословен бог наш всегда, ныне и присно, и во веки веков! — возгласил протоиерей Иона те же слова, которые были произнесены тогда, вечером, в церкви новоневестным; они пробудили Кирилла Георгиевича от воспоминаний.

Скучная проповедь, однообразная, как дождик, оборвалась внезапно. Протоиерей закашлял, затрясся, наказал вынести крест. Брезгливо вытянув тонкие, ехидные губы, первым приложился к кресту старичок губернатор. За ним подошел Змиев, массивной фигурой отодвигая очередь именитых горожан. Он поцеловал крест и, не стыдясь, батистовым платком вытер губы.

Церковная служба подошла к концу.

Не взглянув на чиновников, подобострастно толпившихся на паперти, Змиев, поддерживая под локоть губернатора, вышел из собора. Вдвоем они спустились по широкой лестнице, сели в подкатившую пароконную коляску и поехали на Садово-Куликовскую улицу, в губернаторский дом.

— Очередную взятку повез! — крикнул вслед экипажу сын кулака Микола Федорец, черномазый мальчишка, исключенный на днях из гимназии за то, что выстрелил из пугача в портрет императора Николая II, висящий в актовом зале. Весь город знал, что мальчишка курит, пьет, шляется по бильярдным. И вот результат — непочтение к властям и волчий билет на всю жизнь.

— Да, барин тароватый, но только хорошо знает, кого одарить, — откликнулся грязный нищий, весь в струпьях. В его протянутую, изъеденную газом руку, как монета, упала раскаленная злобой слеза.

В большом торговом городе не было канализации. Не было потому, что крупный помещик, капиталист и к тому же владелец всех городских ассенизационных обозов Кирилл Змиев