Лоусон метнул взгляд на Майкла, как бы приглашая того продолжить.

— И он убил Экерли… — произнес журналист.

От лица Мерфи отхлынула кровь. Он будто язык проглотил.

— Мы обнаружили Экерли в лаборатории уже мертвым, а Данциг потрошил его тело, — сообщил Майкл. — Проблема в том, что он и сейчас бродит где-то по округе.

Мерфи, словно в ступоре, прислонился спиной к морозильной камере, не в силах переварить свалившуюся на него новость. Майкл его понимал; если бы он не увидел все собственными глазами, если бы лично не подвергся нападению, сам ни за что не поверил бы в подобный рассказ.

— Выходит, он не в мешке для трупов, — размышлял вслух Мерфи, — и не на ледовом складе…

— Абсолютно верно, — подтвердил Лоусон.

— А теперь еще и Экерли мертв… — пробормотал начальник, словно давая время ужасающей информации осесть в мозгу.

— Точно, — поддакнул Майкл. — Надо немедленно отыскать Данцига, пока он не зашел слишком далеко.

— Но если он напрочь свихнулся, значит, вскоре замерзнет насмерть, — в надежде предположил Мерфи, словно хватаясь за соломинку.

Майкл не нашелся что возразить: в словах Мерфи действительно была логика. Разумеется, сумасшедший, у которого даже шапки на голове нет, как пить дать умрет либо от мороза, либо от падения в ледниковую расселину. С другой стороны, Майкл был уже ни в чем не уверен. Все перевернулось с ног на голову. Он находился с Данцигом в лазарете, и на его глазах Шарлотта зафиксировала время смерти каюра. Так что кто бы там сейчас ни бегал среди льдов, вовсе не обязательно, что это тот самый Данциг. Это больше не человек, а нечто, чему Майкл пока не мог подобрать определения.

— Что вы сделали с телом Экерли? — спросил Мерфи, отчаянно пытаясь собраться с мыслями.

— Где лежало, там и оставили, — ответил Майкл. — Шарлотта должна обследовать его как можно скорее. А потом надо будет куда-нибудь перенести труп.

— Прошу прощения, господа, — раздался голос дяди Барни.

Повар открыл морозильник, вытащил из него масло и поковылял назад, откуда не мог услышать разговор.

— Только не в то место, куда поместили Данцига, — тихо произнес Мерфи. — Припрячем его на старом продуктовом складе под замком. Если доктор Барнс ошибется и насчет Экерли, тогда он хотя бы не будет шататься по базе, как первый. — Он внезапно умолк, затем пояснил: — Думаю, вы меня понимаете. То есть я хочу сказать, что Данциг был классным мужиком, да и Экерли вполне ничего, но вся эта ситуация не лезет ни в какие ворота. Безумие какое-то…

Он запнулся, очевидно, лихорадочно соображая, как выкручиваться из создавшегося положения.

Майкл не разделял уверенности Мерфи в том, что Шарлотта допустила ошибку. Как бы ни дико это звучало, но Данциг действительно умер, после чего потом непостижимым образом восстал из мертвых. Впрочем, озвучивать начальнику подобные фантастические идеи Майкл пока поостерегся.

Лоусон присел и стал растирать поврежденную лодыжку, которая после схватки в ботанической лаборатории разболелась пуще прежнего. Между тем волосы Мерфи, кажется, поседели еще сильнее.

— Заодно мы могли бы поискать Спящую красавицу и Прекрасного принца, — сказал Майкл.

Ему не терпелось поскорее получить разрешение шефа на поиски.

— Не говоря уже о собачьей упряжке, — добавил Лоусон. — Если ННФ узнает, что последние разрешенные в Антарктике собаки исчезли — собаки, которых ради бедного Данцига оставили в виде исключения, — начнется настоящий бюрократический кошмар.

— Данциг регулярно гонял их на станцию «Стромвикен», — продолжал Майкл. — Прогноз синоптиков благоприятный. Погода вот-вот изменится, и буря пойдет на убыль.

— Временно, — ответил Мерфи. — Согласно последним сводкам, еще один фронт накроет нас уже к завтрашнему вечеру.

— Тем более надо поторапливаться, — напирал Майкл.

Лоусон согласно кивнул.

— Что у тебя с лодыжкой? — спросил Мерфи. — Вижу, ты ее массируешь.

— На снегоходе домчим без проблем. А если отыщем их — в смысле собак и тела, — потребуется моя помощь, чтобы отогнать упряжку назад на базу.

— Хорошо, — согласился Мерфи, словно у него иссяк запас контраргументов. — Но только не сегодня. Хорошенько выспитесь, а утром, если погода позволит, я первым делом выдам вам разрешение на поездку к китобойной станции. — Потянувшись к рации на поясе, он добавил: — Передам Франклину, чтобы к девяти утра он поставил у флагштока два снегохода, в полном снаряжении и заправленные под завязку.

16 декабря, 9.30

Синклер отсутствовал несколько часов, заставив Элеонор изрядно поволноваться. Помимо страха, что из-за непредвиденных обстоятельств Синклер вообще может не возвратиться, Элеонор боялась и его душевного состояния, в котором он может вернуться. Ушел он чернее тучи, злой как черт из-за непрекращающегося бурана, который держал их в стылой церкви словно в тюрьме.

— Будь проклята эта дыра! — выкрикнул он перед уходом. Его слова эхом прокатились по заброшенной церкви и улетели ввысь к прогнившим стропилам под крышей. — Будь прокляты эти камни и будь прокляты эти доски!

Синклер с размаху ударил рукой по стоящему на алтаре канделябру, и тот со звоном грохнулся на пол. Громко цокая каблуками по камню, он прошел между скамьями, рывком открыл скрипучую дверь во двор и обрушил тираду проклятий еще и на свинцовое небо. Ответом ему был заунывный вой ездовых собак, которые лежали, свернувшись клубком, среди могильных камней и крестов.

В такие минуты, когда Синклер богохульствовал и бросал вызов небесам, Элеонор опасалась его сильнее всего. Однажды, в Лиссабоне, Бог уже ответил Синклеру, и девушке совсем не хотелось снова испытать на себе гнев Всевышнего.

— Синклер, — отважилась она его окликнуть, держась за дверной косяк пасторской комнаты, — может быть, стоит завести собак в церковь? Снаружи без крова они погибнут.

Он резко обернулся; в его глазах пылал тот самый дикий, вселяющий ужас огонь, который впервые Элеонор увидела в Скутари.

— Сейчас я их согрею! — прорычал он и вынырнул в метель, даже не удосужившись закрыть за собой дверь; он словно не замечал жесточайшей погоды.

В церковь ворвался вихрь снега и ледяной крупы, а спустя минуту Элеонор услышала лай собак, которых Синклер стал запрягать в нарты. Элеонор поплотнее закуталась в пальто из диковинной ткани и, подойдя к открытой двери, выглянула наружу. Она успела увидеть спускающуюся по снежному склону упряжку и спину Синклера, который стоял на полозьях и покрикивал на собак. Когда они скрылись из виду, Элеонор всем весом налегла на тугую деревянную дверь и закрыла ее.

Чувствуя, что окончательно выбилась из сил и вот-вот упадет в обморок, девушка плюхнулась на ближайшую скамью и склонила голову на спинку переднего ряда. Дерево было холодным и не очень ровным; присмотревшись, Элеонор увидела, что на нем были вырезаны какие-то слова. Чье-то имя? Как бы там ни было, написано было не по-английски, а буквы почти полностью стерлись. Она смогла разобрать лишь несколько цифр в виде даты — 25.12.1937. Рождественский день 1937 года… Она приросла глазами к надписи, вновь и вновь прокручивая информацию в голове. Когда они с Синклером ступили на борт злополучного брига «Ковентри», на дворе стоял 1856 год. Если эта надпись, вернее, цифры были действительно датой, то выцарапали их через восемьдесят один год после того, как Элеонор утопили в море.