Элинор ахнула и куда-то побежала, очевидно, сообщать потрясающее известие всем остальным домочадцам. Не находя в произошедшем ничего забавного, Антония с раздражением спросила у графа Карра:

– Как вы можете веселиться в такое время?

– А почему я должен горевать и впадать в уныние? Я нахожу поступок наших старичков прекрасным и достойным подражания! – с улыбкой ответил он и шагнул к Антонии.

Она в ужасе отпрянула, воскликнув при этом:

– А вот я нахожу его омерзительным! Как они могли так поступить в их возрасте… – Не закончив мысль, она выбежала за дверь в коридор. Граф догнал ее и схватил за локоть.

Тем временем вокруг творилось нечто невообразимое. Женщины бегали по всему дому с совершенно ошалелым видом, спрашивая друг у друга: «Это правда?», «А когда это стало известно?», «Неужели они действительно убежали тайно венчаться?»

– Нужно догнать их, вернуть и привести в чувство! – воскликнула Антония, пытаясь высвободить руку. – Это же обычное старческое слабоумие!

– Успокойся, Антония, послушай меня! – продолжая удерживать ее, произнес Ремингтон. – Этого делать нельзя! Они самостоятельные взрослые люди. И уж если они решили пожениться и прожить оставшиеся годы вместе, то дай им Бог счастья и благополучия. Мой дядюшка давно мечтал встретить родную душу и, познакомившись с Гермионой, просто расцвел, вновь ощутил себя молодым.

– Да, он явно впал в детство, – выпалила Антония, – в этом-то и вся беда! Зеленые мальчики нуждаются в опеке, а тетя уже не в силах нянчиться с детьми, она от них устала. Мужья выжали из нее все жизненные соки. После кончины ее последнего супруга она вообще осталась без крова. Так зачем ей, спрашивается, новая обуза?

– Обуза? – раздраженно переспросил Ремингтон. – Вопрос в том, считает ли она так сама! Судя по всему, нет.

– Тогда она просто не ведает, что творит, впав в старческий маразм. У нее сейчас есть и собственность, и личная свобода, пусть и ограниченная, и до последнего времени было достаточно здравого ума. Обременять же себя заботами о новом супруге, оплачивать его счета и отдавать долги ей абсолютно не нужно. У нее есть я и ее подруги, все мы – одна большая семья. Без помощи и заботы она не останется. А вот ненужные хлопоты сведут ее в могилу раньше отмеренного ей Всевышним срока.

Ремингтон отказывался верить тому, что услышал.

– Ты всерьез полагаешь, что, кроме тревог и забот, этот брак ей ничего не принесет? – спросил он. – Так вот, оказывается, что ты думаешь о семейной жизни!

Только теперь до графа дошло, что именно такими и были годы супружества самой Антонии – наполненные тревогой и заботой о мужчине, который был вдвое старше ее.

– Тогда понятно, почему ты шарахаешься от замужества, словно от чумы! Неужели тебе не приходило в голову, Антония, что с моим дядей Гермионе будет веселее жить? В нем она нашла и преданного друга, и приятного собеседника, и заботливого, любящего супруга. К тому же Паддингтон богатый человек и может позволить себе нанять прислугу. Разрази меня гром, но я не могу взять в толк, почему защитница семьи и брака вдруг начала относиться кженитьбе как копасной ловушке! Куда же подевались все твои прежние убеждения? Где твои былые принципы?

– Поговори лучше с моими подругами, сбежавшими ко мне от своих мужей! – воскликнула Антония, махнув рукой в сторону оцепеневших соломенных вдов. – Я выдала всех их за благородных и богатых на первый взгляд мужчин, питавших к ним, как могло показаться, пылкие чувства. И чем же это закончилось? Бедняжки в полной мере ощутили на собственной шкуре и тяготы домашней работы, и горечь одиночества, и отчаяние от осознания своей беспомощности. Нет, я не допущу, чтобы такое случилось и с тетушкой Гермионой. Она заслуживает лучшей доли! Ей будет комфортнее и спокойнее продолжать жить в моем доме, где она окружена любовью и заботой.

– Ага, теперь я, кажется, начинаю кое-что понимать! – воскликнул Ремингтон, прищурившись. – По-твоему, она должна провести здесь остаток своих дней. А может быть, ты просто-напросто удручена потерей близкого тебе человека? Так кто же из вас эгоистка? Ты или она? Помнится, ты и меня постоянно упрекала в этом грехе, Антония. Вот что я хочу тебе в связи с этим сказать: я рад, что познакомил своего дядю с твоей тетей! И счастлив, что они сбежали, словно юные влюбленные!

– Ты специально все это подстроил, жалкий интриган! – округлив от злости глаза, взвизгнула она. – Чтобы насолить мне! Признайся, что ты рассчитывал рано или поздно поженить старичков, чтобы тебе было легче меня охмурить. И ктоже, интересно, станет твоей следующей жертвой? Элинор? Гертруда? Или Мод?

Все присутствующие пришли в крайнее волнение и разом заговорили. Мнения спорящих разделились, кто-то поддерживал Ремингтона, другие взяли сторону Антонии. Этот гвалт и взрыв женских эмоций переполнили чашу терпения графа. Он сжал кулаки и закричал:

– Ничего я не подстраивал, Антония! Все произошло спонтанно. Люди во все времена встречались, знакомились и влюблялись без каких-либо особых умыслов, корыстных побуждений либо иных скрытых мотивов. Но тебе, как мне кажется, это невдомек.

Они с ненавистью уставились друг на друга, отказываясь уступить. Граф резко повернулся и, сбежав по ступенькам мимо остолбеневших дам, покинул этот дом, лишь эхо звука захлопнувшейся за ним двери еще с минуту напоминало всем о разразившемся здесь грандиозном скандале. Но как только оно стихло, вновь началась всеобщая суматоха.

Поднимавшаяся по лестнице Клео не выдержала нервного перенапряжения, споткнулась, пошатнулась и рухнула на площадку.

При виде этого Антония оцепенела. Крик ужаса, рвавшийся из ее груди, застрял в горле, а ноги вросли в пол. Наконец шок прошел, она сорвалась с места и бросилась к распластавшейся на лестнице старушке, восклицая:

– Очнись, Клео! Сейчас я пошлю за доктором!

Но бедняжка не подавала признаков жизни. Антония велела Хоскинсу съездить за врачом и с помощью других дам перенесла Клео на кровать в ее спальне. Хаос и всеобщее смятение сменились покоем и тишиной. Несколько женщин остались возле кровати больной, остальные разбрелись по комнатам. Все с нетерпением ожидали прибытия доктора.

Когда он пришел, Антония сопроводила его в комнату Клео и рассказала, как все произошло. Врач осмотрел больную и с сожалением сказал, что помочь ей не представляется возможным, теперь все будет зависеть лишь от Божьей воли. Отдав Антонии указания относительно ухода за впавшей в глубокий обморок старушкой, он ушел.

И потянулись часы томительного ожидания.

Из головы Антонии не выходили произнесенные мудрой Клео этим утром слова: «Никто из нас не вечен!» От постели больной она не отходила ни на шаг, пыталась разговаривать с ней, умоляла ее выздороветь, обещала исполнить любое ее желание. Но Клео продолжала лежать неподвижно, едва дыша, и, глядя на нее, такую хрупкую и беззащитную, Антония и себя почувствовала ранимой и уязвимой.

Как же ей не хватало в этот момент поддержки тетушки Гермионы! Она относилась к тому типу людей, одно лишь присутствие которых улучшает всем настроение, делает вино слаще, свет – ярче, день – яснее, еду – вкуснее. Не будь ее рядом, Антонии труднее было бы преодолевать жизненные невзгоды. Теперь же сердце Антонии сжималось от мучительной боли, а досада на сбежавшую тетушку стремительно нарастала.