ты вообще посмел заикнуться об этом? Кажется, ты забыл, скольким мне обязан! Я даю тебе дорогу в жизнь!

– Простите.

Баэль сразу же извинился – так оставался шанс, что порка не продлится долго.

– Я правда ничего такого не имел в виду. Мне лишь стало интересно, какую награду я получу за победу. Как я могу уехать от вас? Здесь, в тепле и уюте, я каждый день могу играть на своей любимой скрипке. Если бы не вы, я никогда бы не отточил свое мастерство. Если бы не вы, я бы не жил так хорошо. Если бы не вы, я бы никогда не смог выступить перед тысячами зрителей, – выпалил Баэль: только бы Коннор перестал злиться.

Старик обладал удивительной способностью: люди смиренно перед ним унижались, а он таким образом поднимал самооценку. Еще больше ему нравилось, когда самоуничижение было приправлено лестью.

Баэль совершенно не чувствовал себя виноватым, но сделал все, чтобы успокоить Коннора. Он должен выйти на сцену, должен сыграть для публики, особенно для той девочки.

Видимо, сказанное Баэлем подействовало: лицо Коннора, перекошенное от гнева, понемногу разгладилось.

– Тебе интересно, что ты получишь в случае победы? Разумеется, деньги и звание юного наследника пилигримов. Но деньги – это пустое, а вот звание… Его не купишь ни за какие средства.

Коннор принялся планировать будущее Баэля, как будто оно не принадлежало его воспитаннику, но Антонио не слушал. Он с трепетом думал о том, какую мелодию сыграть для девочки, которая непременно будет среди зрителей.

Полный надежды, Баэль смог заснуть только глубокой ночью. На рассвете он резко открыл глаза, почувствовав нечто странное. Рядом с ним лежал Коннор. Мерзкий старик частенько приходил к нему в комнату и спал с ним в одной кровати, но в этот раз все было по-другому. Руки старика неловко ощупывали его тело. Коннор часто трогал его – когда поправлял положение рук, плеч, головы и ног во время занятий, когда мыл его и когда обрабатывал раны после побоев. От этого Баэлю всегда было не по себе, но еще никогда он не чувствовал такого отвращения. Совсем еще маленький, он не понимал, что может скрываться за этими прикосновениями, однако смутно догадывался, что было в них что-то неправильное, такое, о чем стыдно рассказать другим.

Сейчас для прикосновений не было никакой причины. Старик трогал его тело трясущимися руками, и Баэль со всей отчетливостью осознал, что отец никогда бы не стал делать такого со своим ребенком.

Мальчик порывисто выбрался из объятий Коннора, вскочил с кровати и бросил на старика взгляд, полный ненависти. К его удивлению, он весь дрожал, в глазах блестели слезы.

– Прошу тебя, малыш…

Баэль не понимал, чего от него хочет Коннор. Как странно: человек, который всегда смотрел на него сверху вниз, вдруг сам начал заискивать. И мальчик твердо решил: никакие просьбы, никакие угрозы не заставят его вернуться в кровать.

– Тебе так сложно выполнить просьбу дряхлого старика? Я ведь дал тебе все.

Баэль смотрел на него, такого жалкого и мерзкого, умоляющего о чем-то ужасном и неправильном. Антонио решительно покачал головой. Старик упал лицом на подушки, затем тихо поднялся и вышел из комнаты. Как только за ним закрылась дверь, Баэль подбежал и запер ее на ключ. А потом стал медленно пятиться, пока не уткнулся спиной в стену. Ноги подкосились, и он сел на корточки, закрыв лицо руками. Сна больше не было ни в одном глазу.

Утром, спускаясь в гостиную к завтраку, Антонио был уверен, что Коннор снова начнет просить и плакать. Но он сильно ошибался.

– Чего ты плетешься? Завтрак давно на столе. С таким отношением ты никогда не станешь великим музыкантом.

Коннор вел себя как обычно. Под его строгим взглядом Баэль как можно скорее скользнул за стол.

– Какая наглость! Ты хоть понимаешь, какую милость я тебе оказал? Знаешь, чего мне стоило внести тебя в список участников конкурса? Но ты…

Баэль внимательно посмотрел на старика. На миг в глазах того промелькнуло сожаление, а в следующую секунду, будто злясь на самого себя за слабость, Коннор швырнул в мальчика тяжелую солонку. Металлическая баночка больно ударила Баэля по лбу, но мальчик лишь закусил губу, стараясь не заскулить от боли.

«Сегодня очень важный день. Что бы он ни сделал, я буду спокоен», – повторял Антонио про себя, крепко зажмурившись.

– Ты забыл, что обещал слушаться меня во всем?

На этих словах Баэль резко открыл глаза. Неужели он намекает, что случившееся на рассвете повторится вновь?

– Я передумал. Ты не будешь выступать.

– Как? Но вы не можете…

– Закрой свой рот. Я могу все. Здесь решаю лишь я.

– Учитель, я прошу вас! Мне обязательно нужно выступить!

– Замолчи! Ты будешь играть, только когда я разрешу!

Баэль вскочил из-за стола, и Коннор вздрогнул от испуга.

– Я буду выступать! Я хочу играть, – громко закричал Антонио, чувствуя, что больше не боится этого дряхлого старика.

– Что?! Да как ты…

– Мне ничего от вас не нужно – ни одежды, ни еды! Я хочу лишь играть, и я буду выступать перед зрителями! Я родился для этого!

Коннор был не на шутку встревожен. Больше всего старика поразило не то, что мальчик впервые открыто спорил со своим учителем. Несмышленыш уверен, что был рожден для музыки.

Если бы кто-то другой сделал Коннору подобное заявление, старик лишь ухмыльнулся бы. Но услышать такое от мальчика, которого он обучал, которого знал как облупленного? Ему стало по-настоящему страшно. Ведь это значило, что ребенок никогда не принадлежал Коннору. Впервые его твердая уверенность, что мальчик прославит его имя, пошатнулась. Этот малыш родился не для того, чтобы стать его учеником. Он родился, чтобы играть, чтобы дарить свою музыку другим.

Коннор был первым и единственным, кто осознал это.

– Ты… ты…

Старик чувствовал, как вместе с гневом по его венам течет совершенно другая, незнакомая эмоция. Он собрал всю свою волю в кулак, только чтобы не разрыдаться перед мальчишкой. В ту минуту Коннор отчетливо понял, что его время кончено.

– Ты никогда не будешь выступать перед публикой.

С перекошенным от гнева лицом старик стал шарить ладонями по столу. Баэль с ужасом смотрел на предметы, на которые натыкался Коннор: всегда, когда старик злился, он кидался всем, что только попадется под руку.

В тот день на столе лежал нож для масла, который оставил слуга.

На площади Монд, раскинувшейся перед зданием мэрии, яблоку негде было упасть. Весь город собрался, чтобы посмотреть выступления самых маленьких музыкантов, сражающихся за звание юного