Женя едва не упала в обморок, когда Гребешок вынул из поясного кошелька десяток стотысячных бумажек и стал тыкать пальцами в разные продовольственные товары. Луза с Налимом раскрыли огромную сумку, а Агафон с Гребешком стали загружать туда все подряд. У бедняжки было ощущение, что Гребешок в конце концов махнет рукой и скажет: «А хрена мелочиться? Заверни весь магазин с прилавками!»

Но Гребешок просто бабушку хотел порадовать. Товарищи это понимали. Правда, далеко не хилые Луза и Налим донесли сумку до машины с некоторым напрягом, а Агафон почти всерьез спросил, выдержит ли задний мост лишние сто килограммов.

— На фига ты столько купил? — спросил Агафон. — Даже если ты тут месяц торчать собрался, столько не нужно. Думаешь, завтра все налетят и раскупят?

— Нет, насчет этого я не боюсь. А вот если завтра, скажем, дождик польет, мы с Конца не слезем. Надо еще хлеба купить, а то раз бабка болеет, то могла и не сходить. Семь километров пехом ходить — это нездорово.

Зашли в булочную напротив. Там хлеб был, но по таким ценам, на которые народ не очень решался. Гребешок оставил там еще тысяч тридцать, набрав, кроме хлеба и булок, калачиков и баранок. На одном ценнике баранок была надпись: «Соленые, к пиву». Луза припомнил, что в предыдущем магазине было пиво, которое они не купили. Гребешок инициативу одобрил, Агафон утвердил, и они приобрели два ящика «Балтики».

После этого наконец поехали. Прокатили через все Воронцово к мосту, перебрались на другую сторону реки, стали помаленьку въезжать на косогор. Через пару километров дорога опять вошла в лес.

— Пока сухо, — пояснял Гребешок, — вполне ничего, проехать можно. Но одна гроза с ливнем — и сутки сиди. Только на тракторе.

Некоторое время дорога постепенно поднималась по краю холма, а затем вдруг круто пошла вверх. Потом открылась просторная поляна, а на ней полтора-два десятка старых деревянных домов, вытянутых в две линии. Никаких столбов с проводами к деревне не подходило, из чего можно было догадаться, что в эти края электрификация так и не дошла. Телефонизация — тоже. Казалось, что здесь никто не живет, но огородики соток по пятнадцать-двадцать, на которых густо зеленела картофельная ботва, говорили об обратном. Некоторые дома стояли с наглухо заколоченными окнами, часть была уже полуразобрана. На улице, истоптанной коровьими и овечьими копытами, лежали свежие лепешки. Стало быть, кто-то здесь держал скот.

— Вот сюда, — сказал Гребешок, притормаживая около крепкого дома, крытого шифером и обшитого тесом, крашенным в темно-зеленый цвет. Во дворе было несколько кустов смородины и крыжовника, три-четыре грядки с клубникой, заросли малины и крапивы вдоль забора. Из деревьев росли только черемуха и рябина.

Во двор вошли через калитку в низеньком заборчике — Луза его мог бы просто перешагнуть, но застеснялся и поступил как все.

До крыльца дотопали по крепкому деревянному тротуарчику. А с крытого и застекленного крыльца-терраски уже спускалась навстречу гостям невысокая старушка в темно-зеленом платочке, в валенках с калошами и теплой телогрейке. Она радостно улыбалась и облобызала подошедшего Гребешка.

— Мишенька! Мишенька приехал! Здравствуй, золотенький, с приездом! А у меня сердце чего-то томило. Либо, думаю, к беде, либо к радости нечаянной. Вот оно и вышло, что к радости. А это друзья твои?

— Само собой, бабуля. Это Сева, — Гребешок похлопал по спине Лузу, скромно повернувшегося в профиль, чтоб не отсвечивать ссадиной на щеке. Но Евдокия Сергеевна вдаль хорошо видела.

— Батюшки, да тебя вроде побил кто? — сочувственно произнесла она. — Пойдем-ка, Севочка, я тебе компресс приложу, а то завтра все синью пойдет. А с другими позже познакомишь. Меня можно бабой Дусей звать. Вы для меня все внуки.

На крыльце бабушка, оперевшись на плечо родного внука, скинула калоши с валенок. Тут и все прибывшие, без слов, сняли кроссовки.

С крыльца-терраски по скрипучей крашеной лесенке — перила голубые, ступеньки коричневые — поднялись на «мост». В принципе это можно было назвать и сенями, и прихожей, и даже холлом, если у кого хорошее чувство юмора. Но сени бывают лишь в малогабаритных деревенских домишках центральной и южной России. Сразу представляешь себе некое тесное помещеньице площадью в два квадратных метра. Прихожая или холл — это из городского обихода. Ежели в нормальной хрущобной квартире, то прихожая занимает те же два квадрата, что и сени, но имеет стены из бетонных плит, оклеенных обоями. А «мост» был чем-то вроде довольно широкого (больше двух метров) и длинного (около пяти метров) поперечного коридора, отделяющего хозяйственную половину от жилой. Гребешок хорошо знал, что у бабушки все называется по-особенному и у каждого помещения есть свое специальное название.

Помещение, куда они прошли, поднявшись на «мост», свернув налево и открыв низкую, плотно пригнанную и обитую войлоком дверь, называлось «двойни». Это были две просторные комнаты, каждая с пятью окнами. В одной из них чуть ли не четверть площади занимала огромная русская печь, точь-в-точь такая, как в сказочных мультиках. С лежанкой, на которой Емеля из фильма «По щучьему веленью» вполне мог бы покататься вместе с Несмеяной, да еще и прихватить «на броню» мотострелковое отделение. А в другой комнате была парадная горница, с иконами в красном углу, с никелированной кроватью образца послевоенного восстановления, с набивными ковриками, домоткаными полосатыми дорожками на крашенном в коричневый цвет полу и кисейными занавесками на окнах.

Ребята втащили сумку в кухню и принялись ее разгружать. Гребешок, воспользовавшись тем, что бабуля увела в горницу Лузу, взял на себя подготовку торжественного ужина. Агафон и Налим подчинялись без возражений, тем более что Гребешок отлично разбирался, где что у бабки лежит. И скатерть расстелил, и тарелки нашел, и рюмки, и ложки с вилками.

— А из тебя классный официант получился бы! — сказал Агафон, поглядев, как Гребешок сноровисто расставляет приборы. — Озолотился бы, блин, на чаевых, наел бы рожу, как у Коли из «Филумены». На фига ты в менты пошел?

— Значит, так, — понизив голос, произнес Гребешок. — Давай сразу уговоримся: мы есть те, кто есть по официальному статусу, частные охранники в отпуске. Здесь, учти, несмотря на отсутствие средств массовой информации, все про всех все знают. О том, что меня из органов уволили, здесь каждая собака знает. Болтать, что мы менты, — лишние приключения. Участковый мигом дознается, в Воронцове телефон есть. Поэтому прогулок в клуб и танцев до упаду рекомендую не предлагать.

— Учтем, — кивнул Агафон, — очень своевременно предупредил. Как будто и не было часа езды.

— Там я на дорогу смотрел, — сказал Гребешок сердито. — Ладно, режь колбасу!

Тем временем Евдокия Сергеевна, достав из темно-голубого самодельного шкафа какие-то не менее самодельные препараты, усадила Лузу на табурет и стала смачивать марлевый тампон жидкостью со спиртовым запахом и мерзковатым бурым оттенком. Когда она приложила этот тампон к Лузиной щеке, тот аж взвыл: