Но в этот критический момент инстинктивное умение убивать заставило его зубы ощериться в рычании и рывком правой руки схватить лопатку, лежавшую всего лишь нескольких футах. Когда топор достиг сверкающей точки своего зенита и застыл в ней на долю секунды, Эван уперся каблуками в ковер и бросился на нее. Со всей силой, на какую были способны мышцы, он метнул садовую лопатку в нависший над ним силуэт. Желтая канареечная ткань остановила его руку.

Женщина откинула голову назад и завопила от боли и гнева. Канареечно-желтая ткань покраснела.

Она попыталась отшатнуться назад, чтобы все-таки нанести свой удар, но Эван опередил ее, ударив свободной рукой по лодыжкам, и она упала, все еще сжимая топор в белых восковых руках. Он сразу же отвел назад лопатку и, продолжая рычать, нанес новый удар. Она кричала, боролась, пыталась расцарапать ему лицо, но промахнулась; Эван навалился всем весом на свое импровизированное оружие и почувствовал, что оно вонзилось в нее еще глубже. Тело под ним бешено билось, и топор просвистел мимо его левого плеча. Другой рукой она ухватилась за его щеку, оставив в коже глубокие царапины. Он отшатнулся и ударил ее еще раз, затем снова и снова.

Пока наконец не осознал, что она мертва.

Он отступил назад, упираясь в пол липкими от крови руками. Лопатка по самую рукоятку погрузилась в ее тело, под которым собралась лужа крови. Эван отполз прочь, больной и потрясенный, в углу гостиной его вырвало. В течение долгого времени он лежал на спине, неспособный шевельнуться; тонкие красные ручейки струились по его щеке из трех глубоких царапин. Он понял, что женщина, должно быть, услышала, как заскрипела дверь, и почувствовала что-то: запах его пота или страха. Снова взглянув на труп, он увидел, что ее глаза темны и безжизненны; лицо, усохшее и сморщенное, было похоже на череп и утратило свою ужасную силу. Но он все еще опасался повернуться к ней спиной. Он уставился на свои окровавленные руки, пальцы дрожали и подергивались. Шатаясь, он дотащился до ванной комнаты и увидел в зеркальце аптечки лицо, которое потрясло его: глаза ввалились, на бледной коже чернели синяки — один на челюсти, другой — на правой щеке — и краснели окровавленные царапины. На обоих плечах и поперек груди виднелись кровавые рубцы. Рубашка была разорвана в клочья. Он вымыл лицо холодной водой, его снова едва не вырвало при этом, и потом осмотрел остальную часть дома Демарджонов.

Маленькие, уютные комнаты казались сошедшими прямо со страниц каталога мебели. В самой задней части дома он обнаружил обезглавленное тело Гарриса Демарджона, все еще сидящее в своем кресле на колесиках. В его комнате не было окон и мебели, только кровать с темно-коричневым покрывалом.

Эван быстро закрыл дверь.

В гостиной он сел на диван и понял, что с любопытством смотрит на труп женщины. Итак, они умирают вместе со своим телом. Но умирают ли? Он не мог быть в этом уверен. Но он твердо знал одну вещь: чтобы держать топор, необходима материально существующая рука, а рука этой женщины никогда не сможет подняться. Он встал с дивана, наклонился к телу и расстегнул халат.

Левая грудь отвисла, ее сосок расплющился и выглядел серым; на месте правой груди был коричневый звездообразный шрам, который указывал на жестокий ожог.

«Обряд Огня и Железа, — сказала эта женщина. — Сегодня ночью. Оливиадра становится беспокойной». Эван запахнул халат, потому что больше не хотел смотреть на этот шрам. Мертвые глаза женщины, полузакрытые, уставились в потолок.

Теперь, сидя на полу в присутствии Смерти и закрыв свою голову руками, Эван ясно понял, что должен сделать, чтобы спасти свою жену и ребенка.

В доме Демарджонов, в кухне под раковиной, Эван нашел шесть пустых бутылок из-под кока-колы. Взяв две из них, он спустился в подвал и начал шарить в ящиках в поисках подходящих тряпок — не слишком грязных и достаточно тонких, чтобы запихнуть их в горлышки бутылок. Наполнив бутылки примерно на три четверти бензином, запихнул в них кончики тряпок, свернутых в качестве запалов для своих самодельных бомб.

Потом он вернулся наверх и повесил телефонную трубку на рычаг, опасаясь, что продолжительный сигнал «занято» привлечет к себе внимание.

Он собирался устроить диверсию, чтобы выиграть время и добраться до клиники Мабри и забрать Кэй. Подпалив дом Демарджонов, с этими двумя зажигательными бомбами он мог подобрать себе парочку других мишеней и устроить достаточную суматоху, чтобы прикрыть свои действия. Но оставалась другая проблема: где Лори? В доме Драго? В «Солнечной школе»? Да. Вероятно, там, под внимательным взглядом той ужасной сущности, которая скрывалась в теле миссис Омариан. Выжидая время, которое перевалило за полдень, Эван внимательно наблюдал из гостиной за улицей. Чуть отодвинув в сторону оконные занавески, он разглядывал одним глазом Мак-Клейн-террас. Сначала она казалась пустынной, но затем Эван увидел призрачные очертания фигуры, сидящей перед окном в доме, расположенном на другой стороне улицы по диагонали. Еще одну фигуру он разглядел в доме, находящемся рядом с тем, где был убит Китинг. Это были часовые, наблюдающие за улицей. Возможно, миссис Демарджон тоже отвели роль наблюдателя. — Провались они все к дьяволу, — выдохнул он.

Наступали сумерки. Вечер потихоньку наползал на Вифаниин Грех. Эван наблюдал, как по Мак-Клейн-террас в сторону Круга проехало несколько машин. В домах напротив не зажигались огни, но он знал, что они все здесь, наблюдают за ним и ждут. На полу валялась пластмассовая зажигалка, сброшенная с перевернутого столика во время схватки. Эван подобрал ее, уселся на диван и несколько раз зажег и потушил пламя. Огонь тускло отражался от глаз трупа, лежащего у его ног.

Наступила ночь.

Деревня Вифаниин Грех была безмолвной; но где-то в глубине дома все тикали, тикали, тикали часы. Эван вытер лицо тыльной стороной ладони, моргая, когда капельки пота касались свежих царапин и порезов. Он был один, совсем один, и все события сегодняшней ночи зависели только от его интуиции, от его способностей тихо скользить от тени к тени, от его воли к жизни. Сегодня ночью он должен лицом к лицу встретиться с Рукой Зла, и больше он не убежит от нее. Его сердце билось в такт тиканью часов.

Двадцать минут девятого зазвонил телефон. Эван напряженно уставился на него. Звонок повторился. Еще раз. Еще раз. И еще.

Пусть они знают. Да. Пусть знают, что я готов сражаться с ними.

Телефон продолжал звонить.

Эван встал, подошел к нему и с силой вырвал шнур из стены.

Теперь пора было уходить.

Он забрал зажигалку с собой в подвал, остатками бензина намочил журналы, газеты и изношенную одежду в коробках. Затем оттащил ящики под лестницу, разломал сломанный стул на куски и бросил их в блестящую от бензина кучу. Во второй канистре оставалось достаточно бензина, чтобы полить лестницу. После этого он щелкнул зажигалкой и поднес огонь к краешку рваного платья; ткань задымилась, затлела, загорелась. Газеты и журналы быстро занялись пламенем, их страницы скручивались и чернели; щупальца дыма змейками поднимались вверх по направлению к лестнице, и синеватая змейка побежала по древесине. Эван выждал, пока куча ящиков полностью загорится. Огонь был слишком ярким и заставил его отступить на несколько шагов назад. Он наблюдал, как начинают чернеть ступеньки и перила. Подвал наполнился сероватым и кислым запахом дыма. Эван положил зажигалку в задний карман, подобрал свои зажигательные бомбы и выскользнул через дверь подвала на задний двор. Он перелез через забор, бережно держа на изгибе руки бутылки с плескавшейся жидкостью. Затем оглянулся назад, увидел через дверные панели подвала красный свет и бросился в темноту. Он бежал вдоль канавы, планируя обогнуть деревню по кругу и таким образом добраться до клиники. Над головой висел почти идеально круглый глаз луны, освещая его жарким безумным светом. Он продолжал бежать, низко пригибаясь к земле, озираясь по сторонам, в поисках самого малейшего движения; справа от него темнели задние стены домов, а слева — лес.