Лев пожимает плечами.

– Да ладно, не стоит. Подумаешь, дело великое.

Но оба знают, что это неправда.

Итак, обязательство перед Пивани выполнено. Уна надеялась, что ей станет легче, когда нежеланные гости покинут её дом, однако это не так. Ведь она знает, кому достались руки Уила и его талант; и теперь ей придётся жить с этим знанием, не имея права ни с кем поделиться. Это тяжкое, очень тяжкое бремя. Возможно, жизнь постепенно наладится, но для Уны она уже никогда не станет прежней.

Ах, если бы здесь были её родители или старейшина Ленна – её учитель, гитарный мастер! Но все они переселились в Пуэрто-Пеньяско – курорт на берегу Моря Кортеса32, где живут отошедшие от дел Люди Удачи. Может, Уне тоже выйти на пенсию – в девятнадцать лет? Просто бросить всё и уехать, и жить там, словно старая вдова, которой, собственно, так и не выпал шанс выйти замуж.

Таши’ни придут поздним вечером, заберут её гостей, и она останется в одиночестве. Кам тоже покинет её. Уна думала, что её попросят ещё некоторое время подержать его взаперти, а потом отпустить, но теперь выяснилось, что он уйдёт вместе с остальными.

Всю вторую половину для Уна упорно работает, мастеря новую гитару из атласного дерева; изгибает и зажимает боковины – кропотливый ручной труд, требующий сосредоточенности. И вдруг перед самым наступлением темноты она слышит доносящуюся из подвала музыку. Кам. Она старается не обращать внимания, но это не в её силах. Уна отпирает дверь и медленно спускается в подвал.

Кам сидит на стуле со старой испанской гитарой в руках – должно быть, раскопал в каком-то забытом углу, настроил и вот теперь играет. Такое впечатление, будто звуки старой гитары вобрали в себя весь запас воздуха из подвала, потому что Уне нечем дышать. Мелодия – страстная, напряжённая, полная ярости и отчаяния, но с неожиданно умиротворяющими каденциями. Уил ничего подобного никогда не играл, но это, безусловно, его уникальная композиция.

Кам слишком погружён в музыку, чтобы обратить внимание на вошедшую, но он знает, что Уна здесь. Не может не знать. Ей не хочется окликать его, потому что тогда разрушится волшебство, сотканное пальцами Уила. Финальное крещендо, предпоследний долгий напряжённый аккорд… Завершающие звуки проникают во все уголки подвала, заполняют все пустоты, включая и пустоту внутри самой Уны. Тишина, наступившая следом, кажется столь же значимой, что и предшествующая ей музыка, как будто она тоже её часть. Уна не осмеливается нарушить эту тишину.

Наконец, Кам поднимает на неё глаза.

– Я сочинил эту пьесу для тебя.

Выражение его лица не поддаётся истолкованию – как и Уна, Кам переполнен самыми разными эмоциями.

Уна вдруг чувствует не совсем объяснимое возмущение. Какое он имеет право так глубоко вторгаться в её внутреннее пространство со своей музыкой? Да, это его музыка, потому что на душу Уила Кам наложил свою собственную. На фундаменте, заложенном его чудовищными создателями, он построил нечто новое, своё.

– Тебе понравилось? – спрашивает он.

Что она может ответить? Эта музыка была не просто для неё, эта музыка была ею! Каким-то невообразимым путём он претворил каждую частичку её существа в гармонию и диссонанс. С таким же успехом он мог бы спросить её, нравится ли она сама себе – впрочем, этот вопрос столь же сложен, как и его музыка.

Вместо ответа Уна сдавленно произносит:

– Обещай мне, что больше никогда не будешь это играть.

Кам удивлён её просьбой. Поразмыслив, он говорит:

– Обещаю не играть её ни для кого, кроме тебя. – Затем он опускает гитару и встаёт. – Прощай, Уна. Знакомство с тобой было… – он замолкает, подыскивая слово, – необходимо. Возможно, для нас обоих.

Вот она – гравитация Кама. Уна чувствует, как её тянет к нему – так было с самого его первого появления в мастерской. Больше девушка не в состоянии сопротивляться тяготению. Она подходит к нему. Смотрит на его левую кисть, берёт её в свои ладони и гладит. Потом делает то же самое с его правой кистью. Так и не подняв на него глаз, она переплетает его пальцы со своими.

– А ты не ударишь меня камнем, как раньше? – спрашивает он.

Она закрывает глаза, наслаждается ощущением его рук – как же она их любит… Потом подносит свою правую ладонь к его лицу и гладит по щеке. Знакомый трепет охватывает её, но на этот раз Уна не старается его подавить, ни на миг не переставая ненавидеть себя за это.

Наконец, она поднимает на него взгляд… и потрясённо вздрагивает: на неё смотрят чужие глаза. И когда Уна целует его, она отдаёт себе отчёт, что целует губы чужого человека. Как это может быть, что музыка Кама в таком идеальном ладу с её душой, а всё его остальное существо – чуждо, никак с ней не связано? Нельзя было ей идти на поводу у своих чувств, но она вдруг обнаруживает, что не в силах отпустить эти руки. И, оказывается, ей так же трудно оторваться от его губ.

– Уходи, – выдыхает она, – и никогда не возвращайся. – А потом отчаянно, страстно шепчет ему в ухо: – Презираю тебя, Камю Компри.

Им предстоит путешествовать по ночам, потому что автомобиль, полный молодых людей, всегда вызывает подозрения. К тому же ночью легче скрыть лицо; да и машина у них пурпурного цвета, слишком бросается в глаза. И если Коннор не станет превышать скорость или ещё как-либо привлекать к себе внимание, то дорожная полиция цепляться к ним не будет.

– Ничего другого мы раздобыть не сумели, – объяснила Элина, когда все Таши’ни пришли в магазин Уны попрощаться. Уна вызвалась отвезти «гостей» к ждущему за северными воротами автомобилю – только так можно было сохранить присутствие Кама в тайне.

Лев с Коннором попрощались сдержанно и несколько неловко – ни тот, ни другой не умеют выражать свои чувства.

– Вы там сделайте всё по уму… – сказал Лев. – И останьтесь целыми.

Коннор еле заметно улыбнулся.

– Патлы подстриги, – сказал он. – Чтоб к нашей следующей встрече того… были нормальные.

Они пересекают границу между Колорадо и Канзасом в полночь. Кам и Грейс сидят сзади – Коннор не настолько доверяет Каму, чтобы посадить его рядом с собой или позволить ему ехать на заднем сиденье в одиночестве. С неприятным чувством дежавю Коннор видит указатель поворота на Хартсдейл: это то самое место, где он сбил страуса. Птицу давно убрали, но Коннор всё равно крепко сжимает руль, на случай если ещё какая-нибудь курица-переросток решит покончить с собой на дороге.

– По дому не тоскуешь, Грейс? – спрашивает он, когда они приближаются к городку.

– Дома – вот где тоска! – отрезает девушка. – Езжай давай.

Коннор вдруг осознаёт, что задерживает дыхание, проезжая мимо поворота на Хартсдейл – как будто у городишки есть щупальца, которыми он сейчас опутает их и затянет в себя. Как только поворот остаётся позади, в машине, кажется, даже становится легче дышать. Коннор понимает, что это всего лишь его воображение, но он рад, что они снова на верном пути.