— При том, — отрезал Алексей Семенович, складывая бумаги в папку, — не умеешь карьеру строить, все горбом норовишь добыть. Я тебя за это уважаю и ценю, но не все такие, как я.

Бросив папку в сейф, он захлопнул тяжелую дверцу и вздохнул: эх, Ваня, заварили для тебя крутую кашку, как-то будешь расхлебывать?

Вспомнилось, как ему самому досталось по первое число, когда на похоронах одного из сотрудников он, выступая на панихиде, сказал, что нужно беречь людей и не гробить их раньше времени. Пожевали тогда у руководства и по партийной линии. Правда, те времена теперь окрестили «застоем», но ведь до сих пор помнится. А недоверия к собственным сотрудникам, привнесенного людьми, пришедшими в органы из других ведомств и сразу на начальственные должности, еще хватает. Как говорится, не изжили.

— Давай конкретные предложения, где и когда ставить засады на драконов, — давая понять, что разговор закончен, приказал Рогачев. — Иди работай, разберемся с этой бодягой…

От такого обещания у Ивана болезненно сжалось сердце. Он прекрасно понимал, что разбираться будет совсем не Рогачев и, более того, его могут даже не спросить, когда придет пора принимать решение по проверке заявления гражданки Сараниной. Отчего же у нас человек, призванный по должности и по велению собственного сердца защищать других людей, сам столь часто оказывается беззащитным?..

Лучи солнца золотым квадратом лежали на натертом до зеркального блеска паркете, весело играла на свету соломка плетеных тапочек, длинными рядами выстроившихся под вешалкой, — обувь для гостей, которых некогда так любили собирать в своем доме супруги Хомчик.

Некогда? Неужели это было так давно, что уже успело порасти травой забвения? Разве не месяц назад шумно праздновали в кругу «своих» и «нужных» людей, обутых заботливыми хозяевами в плетенные из соломки тапочки, день рождения драгоценной супруги Рафаила Яковлевича? Разве давно приходили молодые люди на именины дочери, и ее мать, скрывая свой интерес, присматривалась к ним — как знать, может быть, кто-то из этих юношей со временем войдет в дом в качестве зятя?

Хомчик уныло вздохнул и начал взбивать пену в маленькой чаше для бритья — природа наградила его грубой и жесткой щетиной, успевавшей расти не по дням и часам, а буквально по минутам. Никакие электробритвы не могли с ней справиться, как и модные «тандемы»: хватало максимум на полдня, а потом снова пожалуйте бриться. Поэтому Рафаил Яковлевич всегда пользовался испытанной еще отцом и дедом опасной золингеновской бритвой — чуть проведешь ею по ремню, направишь блестящее, как зеркало, жало, и только держись проклятая щетина! До завтрашнего утра можно о бритве не вспоминать.

— Рафаил! Где твой синий костюм?! — крикнула из комнаты замотанная сборами и укладыванием вещей жена. Ей тоже достается, бедняжке.

— Посмотри как следует в шкафу, — терпеливо ответил Хомчик, втирая мыло в щеки легкими привычными движениями длинных, сильных пальцев.

— Я уже смотрела. — Она встала в дверях ванной, поправляя съезжавшие с потной переносицы очки.

— Бог мой, — не прекращая своего занятия, чуть повысил голос хозяин дома, — ну, посмотри еще. Неужели это так трудно сделать?

Жена дернула плечом и ушла, а Хомчик подпер щеку языком, осторожно повел бритвой сверху вниз, выбривая жесткую щетину «по волосу», чтобы потом повторить эту процедуру в обратном порядке, выбривая уже «против волоса».

М-да, как все смешалось и закрутилось после звонка Котенева, прямо предупредившего о необходимости отъезда в сжатые сроки. Хорошо Михаилу говорить о быстрых отъездах, когда у него нет детей, больной тещи на руках, родни и хозяйства. А потом кто сказал, что можно ехать даже к лучшим друзьям просто так, не предупредив их заблаговременно о своем прибытии? Где жить, когда приедешь, на чем спать, куда пристраивать детей учиться — нельзя же месяцами стеснять давших тебе приют знакомых? Они тоже люди, у них есть конец терпению и свои дела.

Пришлось созваниваться, просить, договариваться, слать телеграммы и денежные переводы, утрясать множество постоянно возникавших бытовых вопросов, чтобы был готов и стол и дом. Опять же не хочется с самого начала постоянно быть кому-то обязанным.

Всегда любое категоричное «да» или «нет», любая поспешность и эмоциональность только мешают деловому человеку правильно оценить ситуацию — неимоверно сложную и многообразную. Не лучше ли проводить спокойный анализ, объективный, выверенный? Но Котенев не оставил для этого времени. И не только он, а в первую очередь случившееся у Лушина. Такого для себя и своих родных Рафаил Яковлевич не желал.

Вытерев бритву, он придирчиво оглядел выбритую щеку в зеркало — кажется, ничего.

— Рафаил!

Это опять жена. Кажется, костюм нашли, а теперь чего пропало в суете сборов?

— Ты узнавал, там есть английская школа?

— Школа? — держа бритву в отставленной в сторону руке, переспросил Хомчик. — Не помню, кажется, есть. В конце концов, отдадим мальчика в испанскую. Сейчас Латинская Америка бурно развивается. Будет и наш сынок выездной, не все только для начальников и их чад, надо и простым людям что-то дать.

— А где будет учиться наша девочка, ты подумал?

— Подумал, — беззлобно передразнил жену Хомчик, с сожалением глядя, как опускается взбитая мыльная пена. Придется снова взбивать, но нельзя же мучить бедную женщину, ей и так достается. — Там есть прекрасные университеты, и пока еще никто не требует говорить только на местном языке. Не волнуйся. Лучше закрывай чемоданы.

Проводив взглядом жену, он начал выбривать другую щеку, стараясь, чтобы не дрогнула рука, а то потом хлопот не оберешься — не зря же говорят: острый как бритва.

Хорошо, они уедут — билеты в кармане и часть багажа уже отправлена по новому адресу, — а Михаил Павлович, оставивший свою супругу и перебравшийся на жительство к давней любовнице, забудет про семью Хомчик и никогда не станет их более тревожить? Вряд ли. Не зря же он прямо сказал, что ему надо точно знать, где обоснуется Рафаил со своими чадами и домочадцами. Надо полагать, Михаил Павлович не преминет появиться, опять войти в дело и использовать Хомчика как таран, открывающий сезамы местных богатых людей. И не только как таран, но и как гарант его благопристойности и кредитоспособности, как гарант его порядочности при ведении дел с партнерами. И все это должен гарантировать своим именем он, Рафаил Хомчик?

Рука все же предательски дрогнула — зачем он начал думать о таких неприятных вещах, когда пользуется опасной бритвой? Порез защипало, и Хомчик, сполоснув щеку водой, вышел на кухню взять квасцы, чтобы остановить кровотечение. Пробираясь между узлов и чемоданов, коробок и свертков, он саркастически хмыкнул — вот они, плоды твоей дурости, Рафаил, и зримые последствия «порядочности» Мишки Котенева. Ноев ковчег, а не квартира — раньше всегда такая ухоженная, уютная, полная вкусных, с детства знакомых запахов, мягких кресел, привычных вещей, создающих человеку удобства. Когда еще теперь наладишь быт так, как это было сделано здесь? Сколько займет сил, нервной энергии и времени обустройство на новом месте? А жизнь торопится вперед, и никто никогда не придет к Хомчику и не предложит ему купить себе новое здоровье и новую жизнь. Никто!